Книга Дитя среди чужих - Филип Фракасси

и он ужасный, горький и жгучий. Сразу же начинает болеть горло и мутить. Мальчику становится не теплее, а просто хуже.

Лиам подталкивает его вглубь дома, к лестнице с обветшалыми деревянными ступеньками.

– Куда мы идем? – спрашивает мальчик.

– В твою комнату,– отвечает Лиам.– Больше никаких вопросов.

Наверху все как-то странно. Узкий коридор с шаткими перилами идет прямо над главным фойе. Им приходится обходить дыру в полу, заполненную густой темнотой, похожей на лужу черных чернил. Генри понял, что дыра ведет на первый этаж и если туда кто-нибудь случайно наступит, то повредит лодыжку или колено. Он осторожно обходит дыру, даже кладет руку на запястье Лиама – ту, что сжимает его шею.

– Направо, вон туда,– говорит Лиам, и Генри видит черный как смоль прямоугольник, вставленный в грязно-серую стену.

Он инстинктивно, с приливом ужаса, понимает, куда ведет эта чернота.

В его комнату.

Когда он проходит внутрь, свет от фонаря Лиама выхватывает что-то блестящее на двери, и мальчик быстро изучает это. Новый толстый засов приделан к массивной, тяжелой на вид пластине, ввинченной в стену рядом с дверью. Он серебристо поблескивает на фоне потускневшего дерева и облупившейся краски, которая, возможно, когда-то была белой, а теперь стала желто-коричневой – цвета болезни.

Лиам стоит в дверях, высоко держа фонарь, и Генри заполняет густой, холодный страх. Он висит у него на плечах, как мешок с черными червями, извивающийся и тяжелый. Его тело хочет обмякнуть, упасть на колени, лечь на пол и ждать, пока все это закончится. Он тяжело вздыхает и чувствует, как опускаются его плечи, но все же заставляет тело выпрямиться – быть готовым, а не избитым; внимательным, а не испуганным.

– Вздыхаешь, как старик,– говорит Лиам, и Генри не отвечает. Вместо этого он изучает свою тюрьму.

В углу стоит ржавая кровать с железным каркасом, поверх которой накинут тонкий матрас. Подушек нет, но зато есть куча сложенных шерстяных одеял. Генри так холодно, что он с тоской осматривает их, прежде чем оценить остальную часть темной комнаты, углы которой погружены во мрак.

Больше смотреть и не на что. Ведро в углу напротив кровати. Керосиновый обогреватель у стены. Окно, блестящее и черное, как глаз акулы. Генри подходит к нему, выглядывает наружу и удивляется, что не видит звезд.

– Оно заколочено снаружи,– говорит Лиам, отступая к двери, будто не желая находиться непосредственно в комнате. Генри задается вопросом, страх или стыд удерживают Лиама у двери, и выбирает последнее. Вряд ли этого серьезного австралийца многое пугает, если вообще хоть что-то.

У дальней стены разбросано несколько заплесневелых коробок, грязных и разорванных. Пустых.

– Я хочу есть,– говорит Генри, пока что завершив осмотр. Он проведет более тщательный обход при свете дня.– И мне холодно.

Лиам наконец входит, ставит фонарь на пол и подходит к керосиновому обогревателю. Он достает из кармана коробок спичек и поворачивает ручку так, что обогреватель начинает шипеть, как змея. Потом втыкает спичку в маленькую открытую дверцу, и раздается тихое пуф. Через какое-то время маленькое окошко обогревателя начинает светиться тускло-красным, как глаз пробудившегося демона.

– Вот тебе тепло,– говорит мужчина и возвращается к двери, прихватив на ходу фонарь.– А накормят тебя утром. Если не будешь заниматься херней, я сейчас принесу тебе бутылку воды. Или можешь лечь спать. Мне плевать.

Генри смотрит на Лиама широко раскрытыми глазами при мысли о том, что еда будет только с утра. Желудок сжимается от голода, и мальчик задумывается, как давно ел в последний раз. «За завтраком»,– осознает он и вспоминает, как игрался с глазуньей и боялся, что Мэри его наругает.

Его накрывает волна жалости к себе и отчаяния, и он внезапно скучает по Дэйву и Мэри больше, чем когда-либо скучал за всю жизнь, включая даже собственных родителей. Ужасно хочется заплакать, но он сдерживается. Пока что. Он подождет, пока мужчина не уйдет и оставит его в покое.

Генри подходит к кровати и начинает разворачивать одеяла.

– Эй, Генри,– говорит Лиам, но Генри не собирается поворачиваться, и Лиаму точно насрать на это маленькое неповиновение,– я тебе кое-что скажу, ладно? За этим домом, где-то в двадцати футах, стоит старый сарай. Может, там был гараж, или там держали лошадей со свиньями, не знаю. Наверняка там охренеть как холодно и грязно. А теперь самое главное… ты слушаешь, Генри?

Генри продолжает разворачивать одеяла, но кивает. Не хочет бесить Лиама, потому что это будет ошибкой.

– Хорошо. Тогда вот тебе расклад, дружок. Веди себя тихо и не вздумай творить всякую дичь, ясно? Не носись по лестнице, не лезь в окно, и тогда останешься здесь, в своей уютной комнате, с хорошим обогревателем, матрасом и теплыми одеялами. Все удобства цивилизации, да?

Лиам делает пару шагов в комнату. Генри слышит, как доски скрипят под его весом.

– Но если будешь рыпаться, я свяжу тебе руки и ноги, отнесу в тот сарай, брошу в грязь и просто запру. Никакой кровати. Никаких одеял. Никакого обогревателя. А что еще хуже,– продолжает он,– никакой защиты.

Генри не может сдержаться. Он поворачивает голову и снова смотрит на Лиама – уродливую черную тень, держащую грязно-оранжевый огонь, этот мерцающий свет тусклого пламени, приглушенный измазанным сажей стеклом, ложится на его тело, как инфекция.

– Именно. Думаешь, я плохой? Тогда ты не захочешь знать, что ночью бродит по этим лесам. Они там все ждут, как бы тобой вкусно позавтракать. Все эти лесные твари. Крысы, паразиты и насекомые. Будут грызть тебя, пока ты кричишь. И жрать твои кишки, пока твое сердце перекачивает все больше и больше крови в их жаждущие рты.

Генри чувствует острую боль в мочевом пузыре и с трудом сдерживает мочу. Но страх не пропадает, и теперь мальчик правда начинает плакать, временами тихо икая, он не может сдержаться, как бы сильно ни старался; стыд поглощает его, и ему остается лишь глубоко дышать и сдерживать крупные слезы, безудержные рыдания и завывания, что давят на глаза, сидят в горле и заполняют грудь.

– Так что на твоем месте я бы вел себя тихо,– говорит Лиам и выходит обратно в коридор.– Хорошие мальчики выживают, чтобы было, о чем рассказать, Генри.

Лиам берется за ручку и закрывает дверь. Свет, наполняющий комнату, исчезает, будто щелкнули выключателем.

Генри слышит, как защелкивается засов. Несколько мгновений он не двигается, ждет, пока его глаза привыкнут. Теперь он один. Впервые с тех пор, как его забрали, он один.

Генри поворачивается и снова начинает разворачивать одеяла. У него трясутся руки,