Книга Башня любви - Рашильд

неоттененные усами... У него был широкий лоб, гибкая шея, точно шея женщины, и такая длинная, эта шея, что невольно являлась мысль о птице, несущей слишком тяжелую голову ”...

Еще один символ этот Гунтер и символ начитанный. Ему знакомы Поэ и Л’Иль Адан. Он помнит, что в Акселе написано: „Ты есть только то, что ты думаешь, поэтому думай вечное”. „Боги это те, которые никогда не сомневаются”. А у Поэ (разговор между Моносом и Уной): „В то время, когда ты говорил так, не почувствовал ли ты, что в уме твоем промелькнула мысль о материальной мощи слов... каждое слово разве не представляет из себя уважения, созданного в воздухе”?

„Ты любишь меня, я существую”, говорит призрак Гунтер Маделене, „пробил час для осуществления невозможного... Ты захотела этого и вот я выхожу из гниющего чрева смерти. Призванный тобой так издалека, я еще раз ускользаю от небытия благодаря твоей восхитительной любви... Это должно привести лишь к вечному объятию... но разве это так важно? По изумительному выражению святого: все что кончается — слишком кратко для тех созданий, которые холодны холодом, означающим, что ничто не достаточно для них”...

Маделена любит Гунтера, который есть лишь ее реализированная фантазия, проекция ее собственного я, символ, и в то время как муж, доктор Селлье, то есть — реальность, второй символ, ждет столь желанного момента, чтобы проникнуть победителем в брачную комнату, Маделен бежит через окно в ночь и холод.

Муж — это сама возможность. Она презирает его. А Гунтер это „мистический возлюбленный, возлюбленный только за одно то... что он остается неведомым”...

Позже, несколько немного темных страниц дают возможность позволить догадаться, что с трона, куда его ввела чистая любовь, Гунтер был низвергнут благодаря своему физическому бессилию... Но М. Эмери часто злоупотребляет тонкостью своей иронии, а, занимаясь культивированием символов, всегда рискуешь написать несколько страниц, которые значат или слишком много или ничего, в зависимости от того, как на них взглянуть и в какой момент прочитать.

Наконец, Маделена соблаговоляет выразиться несколько яснее.

Мне так хочется жить... Мне больше недостаточно быть любимой, как сестра или обожаемой, как кумир... Я хочу быть любимой просто, как женщина. Я отрекаюсь, я возвращаю тебе мою корону принцессы Тьмы“!

Перед восставшим человечеством рассеивается призрак Гунтера, а Маделена становится своей собственной убийцей, как Сильвен д’Отерак стал убийцей другого.

Принцесса Тьмы есть ни что иное как Кровавая ирония, ставшая слабее благодаря желанию сделаться еще жестче. В инстинкте библиофилов, ищущих всегда первые издания, имеется своя доля истины.

Мне бы не хотелось, чтобы в моем шутливом замечании увидели стремление уменьшить ценность этого произведения. Среди всех романов, появившихся за последние годы, я не знаю другой книги более сильной по сюжету, более реальной в своей странности, более странной в своей реальности, книги, более романической и покоящейся на большой точности изображения среды, в которой происходит драма.

***

Я только что, по поводу „Принцессы Тьмы”, вспоминал о Вилье-де-Л’Иль-Адане и об Эдгаре Поэ. Мне бы нужно было немного повременить цитировать этих двух горделивых гениев. Роман М. Эмери „Извращенные”7 („Hors-Nature”) мне предоставил бы для этого более подходящий случай, если только это возможно.

В одной из своих наиболее увлекательных фантазий, „Могущество слова”, Поэ развивает ту мысль, что „всякое движение, каким бы оно ни было по своей природе, является творцом”, и что наши мечты и наши страсти благодаря чарам их желаний обладают творческой силой. „Эта необычайная звезда, — говорил три века тому назад Агатос, — ведь это я выговорил ей жизнь, несколькими страстными фразами, когда лежал у ног своей возлюбленной, рыдая и ломая руки. Эти ослепительные цветы, это — все неосуществленные самые заветные мечты, а неистовые вулканы это — страдания самого мятежного и самого обиженного сердца!.. Каждое слово разве не представляет из себя движения созданного в воздухе?

Послушаем теперь Ройтлера, этого ,,извращенного”, говорящего другому извращенному, своему брату Полю Эрику8.

...„Ты очень не хорошо поступаешь, говоря такие ужасные вещи. Ты должен помнить, что брошенное слово иногда обладает силой создавать новые существа. Как-нибудь из твоего дыхания родится демон! ”

Вилье де Л’Иль Адан писал в своей великолепной книге гордости Аксель: „Боги это — те, которые никогда не сомневаются... Ты есть только то, что ты думаешь, поэтому думай вечное... Умей приобрести, отсюда власть становиться тем, кто грозит тебе оттуда... будь как лавина, которая есть лишь то, что увлекает она... Если ты, хочешь обладать истиной, создай ее, как и все остальное!.. Ты будешь только собственным творением...Ты сам — твой будущий творец... “

„Господи, восклицает Ройтлер, гордая личность, который хочет уподобиться брату... Господи... если ты больше не существуешь во мне, я воссоздаю тебя, я повелеваю тебе быть, я призываю тебя, и моей воли должно быть достаточно, чтобы заставить тебя спуститься...”

Первый рассказ М. Эмери в ее „Подражании смерти” — точно реплика на „Разговор между Моносом и Уной” Поэ.

Такое совпадение не только мыслей, но даже иногда самых выражений, достаточно ясно указывает на интеллектуальное сродство. М. Эмери полна интуиции, и вот вся ее развращенность получает объяснение. Раз человек ищет, он уже развратен. Все герои М. Эмери жаждут неизвестного.

Поль Эрик из „Извращенных”, так же как Сильвен д’Отерак из „Кровавой иронии”, так же как Маделена Деланд из „Принцессы Тьмы“ ищет недостижимого и говорит это.

„Так она была прекрасна? — спрашивает он своего брата... — Видишь ли, Ройтлер, я только в нее одну и влюблен, потому что она мертва, и недостижима!”

Поль Эрик, так же как Сильвен д'Отерак, так же как Маделена Деланд, страдает от банальных слов произносимых его возлюбленной.

Жана Монвель выбирает материю. „Роскошная! Яркая! Изящная! подпевает Поль-Эрик, повторяя с горькой иронией слова молодой девушки,.. Ты только что наклеила ярлычок на весь багаж твой, багаж женщины, отправляющейся в жизнь.”

То, что о женщине говорил д'Отерак: „В минуты рассеянности даже самые святые женщины влачат за собой какую-нибудь компрометирующую мелочь...”, то же думает Поль Эрик, и он повторяет это, но только в иных выражениях.

„...Всякая естественная красота имеет недостаток...” тогда как эта шелковая материя, которую ласкают его прихотливые пальцы, „это, видишь ли ты, это красота искусственная, но за то как это действительно величественно прекрасно...”

М. Эмери не одобряет подделки. Она превозносит ее, вероятно, лишь для того, чтобы показать ее изнанку.

Так как с самой М. Эмери нужно употреблять символы, то мы можем сказать, что все ее произведения в сжатом виде