Книга Дом потерянных душ - Ф. Дж. Коттэм

Фишер кивнул. Тут волна ударила о борт суденышка с такой силой, что оно задрожало. Мы слышали, как у нас над головой на палубу обрушиваются потоки воды. Фишер как ни в чем не бывало заметил, что испытывает больше уважения к фокусам Гудини, чем к черной магии Кроули.

«Кроули навлекает на себя проклятие, он уже проклят, — сказал он. — Гудини может хоть весь мир обвести вокруг пальца, но Кроули балансирует на краю бездны».

Вспомнив того матроса в баре, который свалился замертво от укола зубочисткой, я заподозрила Фишера в лицемерии, но промолчала. Думаю, я уже тогда боялась ею. Нет, не за конкретные действия или поступки. Мой страх был скорее инстинктивным. Так кролик, вылезший из норки, дрожит, заслышав вой голодною волка.

Фишер спросил меня, не утратила ли я решимости относительно того, что мы собирались сделать. Он также поинтересовался, готова ли я принять участие в предстоящей церемонии. И я ответила, что да. Правда, потом я призналась, что жертвоприношение — это та часть ритуала, которая повергает меня в ужас.

«Это нелегко для любого из нас», — заверил меня Фишер.

Ею голос был таким мягким и проникновенным, таким успокаивающим, особенно на фоне ревущих волн. И тут он заговорил о роковых случайностях.

«Взять хотя бы этот год. Семьсот погибших во время землетрясения в Югославии в феврале. Толчки земли случайным образом уносят людские жизни. В марте, — продолжал он, — в разгар недавней эпидемии гриппа, в Лондоне каждую неделю умирало до тысячи человек. Тоже случайные потери».

«Но они не остались неоплаканными», — возразила я.

Глаза Фишера возбужденно блеснули в полумраке каюты.

«Тысячи погибших во время великого разлива Миссисипи этой весной. Землетрясение в китайской провинции Цинхай унесло четверть миллиона жизней».

Фишер продолжал вполголоса петь мне о бессмысленности человеческих смертей. И он меня почти убедил.

«Можно ли углядеть хоть какой-то смысл в жалком существовании в трущобах под бременем нужды и полном лишений? — вслух размышлял он. — Такая жизнь неминуемо грозит полиомиелитом или туберкулезом. Она проходит в нескончаемых тяготах, и так год за годом».

Он в красках описал мне вонючие уборные, постоянную сырость и убожество сонных обитателей съемных квартир и домишек в городах Англии; жизнь под сенью фабричных труб печальных, безразличных ко всему людей, тянущих свою лямку только ради того, чтобы выжить, без надежды на лучшее будущее.

«Подобную жизнь и оценивать-то неудобно, — заключил Фишер. — В ней нечем дорожить, не к чему привязываться. Такую жизнь, если судить беспристрастно, вряд ли стоит проживать».

Я кивнула, хотя, несмотря на все сентенции Фишера, в глубине души чувствовала, что жертвоприношения оправдать невозможно. Получила я и подтверждение своей догадке насчет его способностей гипнотизера.

Мы причалили в тихом местечке к западу от Комптонской бухты, где нас уже ждал человек. Он донес наш скромный багаж до авто Фишера, роскошного «мерседес-бенца». Пока мы шли с пристани до машины, я успела заметить, что воздух здесь совсем другой: гораздо свежее. Такой чистый воздух бывает только на маленьких островах. Я почувствовала бы разницу даже с завязанными глазами. Ветер тем временем стих, небо заволокли низкие облака, из которых шел надоедливый дождь.

В просторном салоне машины было тепло, от сидений исходил маслянистый запах кожи и навощенного тика. Какая отрада для души после тяжелого плавания! Знакомый Фишера снабдил нас пледами и горячим кофе из термосов. Он вел себя достаточно почтительно, но вся его мощная фигура свидетельствовала о скрытой силе, совсем как у Карпантье[53]или даже у Демпси.[54]Понаблюдав за ним, я усомнилась, что способность водить машину — его единственный дар. По-английски он изъяснялся с сильным акцентом.

Запустив двигатель, шофер натянул перчатки с крагами и включил фары. «Мерседес» был оснащен мощным магнето. Двойной луч прокладывал ярко-желтый туннель в тумане. Дэннис предложил мне сигарету. Я взяла, и он дал мне прикурить. Водитель переключил передачу, и огромное авто с ревом рванулось вперед. Итак, меня ждало знакомство с домом Фишера. Я курила, глотала из термоса горячий крепкий кофе и смотрела, как за дождевыми потеками на стекле волнообразно сменяют друг друга насыщенные влагой зеленые поля. Я понимала, что пути назад теперь не было.

Пока мы ехали, мои мысли крутились вокруг того, что Клаус Фишер может знать, а что — нет. В каюте он сделал мне аванс, почти незаметный: не более чем легкое касание пальцами моего бедра, что можно было принять за неловкую попытку успокоить меня, пока наше судно подпрыгивало на крутых волнах. Этот жест проще всего было вовсе не заметить, чтобы, не оскорбить прямым отказом. И все же это был аванс. Не думаю, что Фишер решился бы на подобное, невольно выставляя себя на посмешище, знай он меня так хорошо, как он самонадеянно считал. Он слышал обо мне лишь то, что рассказал ему его друг Уитли. В этом у меня сомнений не было. Фишер не может читать мысли. У него, в отличие от Дэнниса, нет к этому способностей. Здесь ему далеко до Алистера Кроули, для которого, как показала встреча в Бресции, душа человека — открытая книга.

В тот вечер Кроули разложил для меня карты Таро. В течение первого круга он не проронил ни слова. Потом снова собрал карты в колоду, и на ею лице появилась хитрая улыбка, словно он что-то узнал. Он упомянул Сафо, заметив между прочим, что при жизни она прославилась страстью к путешествиям не меньше, чем своими великолепными стихами. Кроули заявил, что ему являлся призрак Сафо в мантилье и испанских шелках. Потом он поинтересовался, читала ли я Лоуренса, а затем спросил, доводилось ли мне присутствовать на празднестве во славу мертвых у подножия вулкана.

«Вы когда-нибудь пили мескаль? Его подают в бутылке с гусеницей внутри, — спросил он, игриво высунув язык между попорченных морфином зубов. — Мескаль положено выпивать до дна — до гусеницы».

Я ответила, что неплохо знаю Мексику — бесспорно, именно на нее он намекнул мне, — и призналась, что много поездила по свету. Я также высказала скепсис по поводу путешествий Сафо за пределы освоенного, по тем представлениям, мира.

Кроули улыбнулся и вторично разложил карты. Мы с ним сидели на террасе за карточным столиком, поодаль от остальных приглашенных на ужин гостей. Эту виллу предоставил Кроули в пользование один из его почитателей или, можно сказать, последователей. Наряд Кроули отличался вычурностью. Мне объяснили, что он так одевается специально для проведения особых оккультных ритуалов и прогулок по приморскому бульвару в Брайтоне. Спесь и позерство он весьма успешно превратил в обычай, поскольку оба эти качества прекрасно уживались в нем и дополняли друг друга. В тот вечер на нем была бархатная куртка с галстуком, делавшим его похожим на отверженного Оскара Уайльда. Кроули был немолод и вполне мог быть знаком с Уайльдом. В ту встречу я дала бы ему лет пятьдесят. От злоупотребления героином кожа ею приобрела тот болезненно-бледный оттенок, который выдает в человеке его пагубное пристрастие. Кроули выглядел моложе своих лет и казался гораздо здоровее, чем был на самом деле.