Книга Месопотамия - Сергей Викторович Жадан

локоть.

– Вообще эти гастроли… Это же совсем другое время, другие порядки. О нас там совсем забыли. Отработали месяц, началась зима, нужно возвращаться. Администрация себе исчезла, а нас оставили. Даже бензина не было – наши его местным весь продали.

– Так вы бы на зебрах назад, через перевалы, – пошутил Юра. Но, взглянув на отчаянное губастое лицо циркача, поправился: – Ну, то есть на лошадях.

– Куда там, – горько ответил тот. – Они же у нас не тягловые.

– Как в Месопотамии, – сказал Юра.

Разговор оборвался, потому что и добавить было нечего, и услышанного оказалось слишком много. И все сидели, ожидая обхода и не зная, чем заняться. А когда в палату вместе с врачом зашла Алла, катившая перед собой тележку с лекарствами, всё стало совсем плохо – так это было ни ко времени, ни к месту. А самое плохое, что за ними тащилась мама Сани, не отставая от врача ни на шаг, что-то у него выпытывая и чего-то требуя. Лицом врача играл нервный румянец, он постоянно, хоть и достаточно мягко, повторял маме, что сюда заходить нельзя, что это запрещено, что это опасно, в конце концов. Но мама натянула на лицо повязку и не считалась ни с какими запретами, а врач был слишком деликатным и интеллигентным, чтобы выгнать её на глазах сына-футболиста. В палате мама совсем осмелела и начала хозяйничать. Сразу же подсела к молодому, потрепала его по загривку, начала доставать конфеты и печенье и спрашивать о самочувствии. Была она учительницей, и похожа была на учительницу, и вела себя, как типичная учительница: даже когда спрашивала про здоровье, возникало ощущение, что за неправильный ответ получишь плохую оценку. Молодой нервничал, сначала отмалчивался, потом шёпотом просил маму не мешать врачам, бросал приниженные и пронзительные взгляды в сторону Валеры, чтобы тот заступился, краем глаза следил за реакцией Юры, боялся посмотреть на сестричку и ужасно смущался, отвечая врачу. А мама врача будто и не замечала, вела себя, как на контрольной, только и ожидала, когда же врач с Аллой наконец выйдут, оставив её наедине с сыном. И как только Алла подошла к молодому и высыпала ему в протянутую ладонь (она заметила, как дрожат у него руки, заметила капли нервного пота, успела увидеть синяки под глазами, поняла, что он плохо спит, что ему тут вообще плохо, что он бы с радостью отсюда сбежал, но куда бежать – дома мама, и не понятно, где лучше: тут, среди трупов, или там, с её любовью; успела заметить всё это за какое-то мгновение, успела удивиться и запомнить) с десяток таблеток, мама, не обращая на неё никакого внимания, начала доставать из-под кровати носки сына, ругая его за неорганизованность и неопрятность. Алла попробовала перевести всё это в шутку и даже усмехнулась им так, как она умела, своей необыкновенной улыбкой, и уже здесь молодого прорвало: слишком долго сидела в нём эта пружина, слишком долго давила она на сердце, выталкивая его из груди, слишком долго он сдерживался, слишком много от него требовали. Месяц на этой кровати, с этими мудаками, один давно впал в маразм, придумывает разную хуйню про зебр и антилоп, а второй, блядь, вообще относится к нему, как к уроду, так, будто он, блядь, здесь крайний и должен за всё отвечать, так, будто к нему, сука, можно относиться, как к пацану, не замечая, блядь, вплотную, на хуй! Молодой выбил у мамы из рук эти ёбаные носки, запустил печеньем в стену (врач успел увернуться, Юра удивлённо поднялся) и зашёлся в крике, объясняя этой идиотке, чтобы его, блядь, не трогали, чтобы оставили его, блядь, в покое, что он, блядь, сам, на хуй, разберётся со своими носками, и чтобы она, старая идиотка, валила отсюда и больше не приходила.

Все замерли, не зная, что делать. Врач придерживал за плечо Аллу, мама растерянно стояла посреди комнаты и хотела заплакать, однако не смогла – разучилась за сорок лет педагогической деятельности. А молодой смотрел на всех с ненавистью и отчаянием и уже подбирал слова для новых проклятий, когда вдруг Юра его перебил.

– Ну, ты, – сказал, – клоун. Чего на мать кричишь?

– А тебе что? – окрысился молодой, увидев наконец перед собой противника.

– Рот закрой, – посоветовал Юра.

– Сам закрой, – молодой решил не отступать.

Юра резко и сильно залепил ему ладонью. Молодой от неожиданности не удержался, упал на кровать, прямо на конфеты с таблетками, тут же остервенело вскочил, бросился было к Юре, но натолкнулся на его взгляд и остановился в нерешительности. Повернулся, выскочил в коридор. Мама побежала за ним. Врач подождал, вышел следом. Алла посмотрела на Юру суровым взглядом и покатила свой возок. Валера увидел возле себя, на одеяле, кусок печенья. Поднял. Юбилейное, – сказал, прожевавши.

Она попробовала его не впустить. Сказала, давай завтра поговорим. Уже поздно, сказала взволнованно, придерживая двери ординаторской, разбудишь всех, иди. Чёрта с два, не соглашался Юра, нежно, но настойчиво ломая двери. Наконец она отступила.

– Ну, всё, – сказал он, – ты показала характер, я увидел. Для чего двери держала?

– Ты же не знаешь, – ответила она, – когда отсюда выйдешь. И выйдешь ли вообще. Правда ведь? Для чего тогда всё это начинать?

– Как это не знаю? – не согласился Юра. – Ещё бы мне не знать. Ясно, что выйду. Завтра и выйду. Тоже мне проблема. Вот когда мне аппендицит вырезали, и врачи забыли меня на столе, потому что это как раз на Пасху было – вот тогда я правда засомневался, что выйду.

– Ладно, – перебила она, – не заливай, забыли. Ты зачем молодому ввалил?

– Чтоб школу не пропускал, – ответил Юра. – Как там твой отчим? – спросил.

– Нормально. – ответила она. – Скоро будут собирать урожай. Переживает.

– Ну, правильно, – согласился Юра. – Чего ещё и переживать. Живет, разговаривает с деревьями.

Когда я так в последний раз разговаривал с женщиной? – думал он уже после того, как она заснула, а он сидел, бережно положив её ноги себе на колени. – Особенно ночью, когда? Разве с диспетчершами такси. А так, чтобы сидеть рядом, касаться её стоп, согревать ладонями её икры – даже не припомню. Сидел, прислонившись головой к стене. Она быстро заснула, держала какое-то время его за руку, потом отпустила, он поднялся и подошёл к окну, смотрел на тёмный двор, освещённый фонарями, тихий и пустой. Когда вернулся, она спала. Осторожно сел, опёршись о стену, она сквозь сон снова схватила его руку и снова отпустила. Юра почему-то вспомнил ту зиму, особенно долгую и тяжёлую, когда в доме оставался один чёрный чай,