Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

переходя наискосок по ухоженному, красиво подстриженному скверу Батиньоль, совершенно непохожему на густо заросшие Лазенки, она снова почувствовала горький вкус отчуждения и полного одиночества. В Круазике была прабабка. На ферме она касалась теплого плеча Марии-Анны ле Бон в замкнутом пространстве шкафа. А здесь никто не спрашивал, счастлива ли она. Хватит ли у нее смелости вытерпеть чужое презрение, справиться с собственной неполноценностью.

Сюзон избегала ее на переменах, она была задиристой и грубой, сестры друг с другом совсем перестали разговаривать. В доме каждый считал своим долгом поучать и беспрестанно поправлять ее.

Люси говорила: ешь то, научись есть вот это. У вас такого нет. Вы не знаете, какие вещи по-настоящему хорошие, вкусные, все время только одни блинчики да блинчики. Никакой рыбы, креветок, южных фруктов. Мы здесь едим даже бананы. В том случае, конечно, когда нет непредусмотренных, неожиданных расходов.

В эти разговоры вмешивался также вечно занятый Антуан ле Тронк. Он спрашивал девочку, видела ли она когда-нибудь столько велосипедов, мотоциклов, грузовиков. Ездят ли крестьяне на базар по-прежнему на телегах? Много ли в городе конных упряжек? Ну, конечно, на улице Батиньоль движение намного больше, чем в Сен-Назере, а что уж там говорить о средневековом Геранде, забытом временем, людьми и богом. Неужели там до сих пор еще многие не говорят по-французски? Все крестьяне? Какая глупость! Даже Ианн ле Бон? Даже Катрин и бабка? Все «белые»? Ибо «красные»…

Тут вмешивалась Люси, с пылающим лицом, и просила, чтобы Анна-Мария никому не говорила об этом, если хочет двумя ногами стоять на земле. Давнишнее деление на сторонников республики и монархии не имеет никакого смысла и свидетельствует лишь о том, что Бретань продолжает жить прошлым, предрассудками. О неприязни к французам она никогда никому не должна рассказывать. Было бы забавным, если бы она, Анна-Мария, которой Ианн не разрешал купаться в океане, утонула бы здесь, в Виль-Люмьере, в Париже, куда приезжают люди со всего мира, чтобы научиться жить. Жить хорошо, а не тонуть…

Люси ле Тронк, изрекающая «у вас» о Геранде, в котором она проработала столько лет, и с упоением говорившая об удобствах жизни в Париже, была именно тем человеком, кто научил Анну-Марию ценить деньги. До сих пор она не задумывалась над тем, что ее воспитание, питание и одежда чего-то стоят, что кто-то должен за это платить. Она помогала на ферме и ела то, что и все. Даже Софи за короткое время ее работы в магазине никогда не говорила о связанных с ней расходах. Только здесь, у Люси, которой Франсуа обещал присылать определенную сумму для «cette petite», Анна-Мария поняла, что означает намек на непредусмотренные, неожиданные расходы. Когда кончились деньги, которые она привезла с собой, зашитые в полотняный мешочек, повешенный на шею, а обещанная помощь из Геранда какое-то время не приходила, да и вообще все эти годы ее учебы в лицее деньги присылались довольно нерегулярно, обычно с опозданием, тогда и кончились креветки, бананы и уговоры «съешь это, попробуй то». Люси — работящая и практичная — была предельно экономной. Она приехала в Париж, чтобы там «сделать карьеру», и — не сделав ее — была одержима манией скопидомства ради обеспечения своего будущего, мужа и дочери. Вероятно, она рассчитывала на то, что племянница как-нибудь прокормится вместе с ними, а деньги, присылаемые Франсуа, пополнят домашний бюджет и позволят осуществить постоянно откладываемые проекты. А тем временем Софи снова пыталась добиться своего. Может быть, она надеялась, что, не получая денег, Анна-Мария скорее вернется в магазин, к бухгалтерским книгам. Ей нужна была помощь, она об этом много раз писала, и ничего удивительного, что делала все, лишь бы вернуть себе помощницу. Какое-то время Люси было удобнее не сообщать об этих намерениях малышке ле Бон и сделать из нее — ради собственной корысти — то, что так хотелось Софи: заставить ее помогать, выполнять самую тяжелую работу по дому. И Анна-Мария, которую еще бабка на ферме спрашивала, неужели она в Геранде опять только помогает, с удивлением отметила, что в Париже ей приходится не только помогать, но, вместо сбора фруктов в саду и переговоров с поставщиками, мыть грязную посуду, наводить блеск на кухне и убирать все комнаты. Делала она это с неохотой, хотя и безропотно. Девочка поняла, что только такой ценой она может учиться дальше, пользоваться школьной библиотекой, ходить по музеям, но прежде всего постепенно сбрасывать с себя кожу неуклюжей провинциалки и становиться француженкой, более того — парижанкой. Теперь она все время ходила сонной, и вдобавок еще голодной, потому что ела как придется и что придется, когда помогала Люси готовить. Главное — поставить перед дядей и Сюзон какое-нибудь вкусное, питательное блюдо. Раньше у Люси не было времени сидеть по вечерам за обедом вместе с Антуаном и дочерью, но потом, когда Анна-Мария научилась готовить так, что ей уже можно было поручать делать несложные блюда, она накрывала на стол три прибора и на вопрос мужа, который как-то раз обратил внимание на отсутствие Анны-Марии, весело отвечала:

— Ох, она нахватается там, на кухне, и потом уже не может смотреть на то, что ставит на стол.

Так и осталось. Теперь Люси не таскала с базара тяжелые сумки — это делала за нее Анна-Мария. Эту принудительную работу она делала с удовольствием, ибо, входя в крытые ряды, девочка мысленно переносилась на базар в Геранде или Пулигане. Вот ряд, на котором возвышаются горы самых прекрасных, словно только что вымытых овощей и фруктов. Вот прилавки, ломящиеся под тяжестью кроваво-красного мяса, а чуть дальше — различной дичи. Тут куски желтого со слезой масла, знаменитого бретонского масла, поставляемого даже на парижские базары. Наконец, знакомый острый запах водорослей и моря, запах рыбачьих лодок из Пулигана. В ящиках — сверкающее серебро рыб и матовая бронза раков, крабов, лангустов, омаров, а еще дальше — черные раковины устриц, креветки… Один их вид — наслаждение для голодных глаз. И напоминание, что человек может бежать по-разному. В порыве тоски можно убегать и в места, которые ты покинул. Можно, убегая, возвращаться.

И все же она не поехала летом из Парижа ни в Бретань, ни к родственникам Антуана вместе с Сюзон. У супругов ле Тронк отпуск был коротким, двухнедельным, и никому из их округа не пришло бы в голову, что можно устроить себе каникулы — как школьникам. А поскольку сроки этих отпусков были к тому же разными, Анна-Мария провела весь август на Батиньоле. Работы было чуть меньше, еды тоже, поскольку трудно было что-нибудь выкроить из блюд, готовящихся только для одного