Книга Записки «важняка» - Сергей Михайлович Громов

к месту.

Надо сказать, что у нас в прокуратуре так повелось, что ее секретарь Гельтур, несмотря на то, что он по своему служебному положению был на ступень ниже нас — военных следователей и уступал в воинском звании Клименко и Рубакину, обычно обращался к нам запросто, по имени. Клименко величал Николаем, Рубакина звал Семеном, а меня — Сергеем и лишь в особых случаях, под настроение — Сереженькой, ласково так, по-отечески. Мы к этому привыкли и не обижались, признавая его право старшего по возрасту. Меж собой мы общались друг с другом так же. Зато Прут для нас всех был только Львом Давидовичем, а Гельтур — Виктором Павловичем.

Прежде чем отбыть в дальнюю командировку, пришлось ждать солдата, который должен был сопровождать меня в предстоящих странствиях. На этом настоял Прут:

— Без надежного помощника — ни шагу!

Вот почему еще вчера я позвонил в «свой» полк и попросил выслать надежного парня из взвода пешей разведки. А вот, кажется, и он.

Потеснив плечом в дверях одного из наших конюхов, в прокуратуру боком вваливается розовощекий богатырь. И как только сходится шинель на такой широченной груди! Ушанка на голове сидит прямо, без лихости, основательно. Вещевой мешок набит до отказа: ведь я предупредил, что предстоит долгая дорога. На коротком ремне тускло поблескивает вороненой сталью новый, словно со склада, трофейный немецкий автомат. Богатырь докладывает Клименко, как старшему в звании:

— Ехврейтор Хвыленко! Прибыл по вашему приказанию.

— Это к нему! — кивает на меня Клименко.

Я подхожу к солдату, протягиваю руку:

— Старший лейтенант юстиции Громов.

Лапа у парня, как тиски. Переспрашиваю:

— Так как ваша фамилия?

— Хвыленко, — басит он одним дыханием.

И вдруг, вскинув руки к поясу, дополнительно поясняет:

— Руки в боки — хвы — Хвыленко!

Ах вон оно что! Он, оказывается, не выговаривает буквы «Ф». Для верности я спрашиваю:

— Значит, Филенко?

— Так точно! — обрадовался он.

Вот мы и познакомились…

5

Спускаемся к реке. Точнее сказать, сползаем, судорожно цепляясь за что попало. Берег высокий, обрывистый. Сапоги сбивают каменную крошку, живые, шуршащие струйки стекают вниз. Всего два года назад, в молодежном лагере в Крыму, инструктор по альпинизму делился с нами сведениями о том, насколько коварными бывают осыпи, даже на обрывистом берегу. И мы это принимали всерьез. Оказалось, что не зря… К нему надо было прислушиваться внимательно.

Пока мы сюда добрались, прошел час, а фронт уже кажется далеким, далеким. Где-то аукают два орудия — словно в другом мире. Облака плывут над нами, сквозь серое и белое уже густо проступает синева. В этих местах река похожа на заячий след: кружит, петляет, бросается из стороны в сторону. Наш пожилой водитель Стельмах, который знает абсолютно все, даже больше, чем Гельтур, рассказывал мне, какой бывает здесь весенний разлив. Река затопляет все окрестные низменности и становится похожей на озеро, заросшее ивняком. Из воды торчат только голые верхушки деревьев…

Сколько дней осталось до паводка? Хоть бы не менее пяти.

Опустившись к краю реки на ее излучине, той, на которую обратил внимание дотошный Гельтур, мы еще долго бредем вдоль нее, отыскивая место для переправы. Продираемся сквозь густой кустарник, и он безжалостно хлещет нас по лицу. Лед на реке еще стоит, но уже во многих местах немного отошел от берега. Наконец нашли то, что надо. Здесь лед еще держится у самого берега, как насевший на него большой белый плот. В редких просветах, сквозь мутную воду видно, как шевелится на дне какая-то жухлая растительность да лохматится мох на рыжих камнях. Кажется, что на этом своем изгибе река уже скоро вскроется. Первым на лед вступает Филенко. Под ним лед гнется и трещит, но держит. Филенко делает шаг вперед, лед выгибается, сочится вода, но не сильно.

За Филенко, подавив страх, иду я. Я полегче и на ледяной поверхности держусь увереннее. Филенко прибавляет шаг. На ледяном панцире реки лежит мокрый снег, местами серый, местами бурый от впитавшейся воды.

Вперед, скорее вперед! Вдруг Филенко оборачивается и, подбодряя меня сиплым голосом, произносит:

— Товарищ старший лейтенант! Только не останавливайтесь. — И добавляет: — Ще от таким пацаном по речке всю зиму бегав. Лед разный, надо только следить за ним зорко.

Осторожно оглядываюсь. Мы прошли уже середину реки. А вот перед нами и поросший каким-то кустарником берег, от него нас отделяет всего три-четыре шага и… один последний прыжок вперед. Первым прыгает Филенко, напружинясь и отталкиваясь от кромки льда.

Стараюсь подражать ему во всем и также прыгаю с льдины на долгожданный берег. Только я чуть до него не дотянул и по пояс бухаюсь прямо в воду, донельзя холодную.

Филенко тут же с готовностью тянет мне руку и рывком вытаскивает на берег.

— Надо было сигануть туда, там повужче, — показывает он. Все верно, только теперь это меня уже не интересует. Радуюсь лишь тому, что планшет с бумагами успел бросить к Филенко, не замочив. Потом находим небольшую голую площадку, я поспешно раздеваюсь, выливаю воду, набравшуюся в сапоги, снимаю бриджи, подмокшую нижнюю рубашку и гимнастерку, быстро их выжимаю. Мороза не было и нет, но все равно холод насквозь пронизывает. Идти дальше в таком виде конечно нельзя.

Филенко все понимает без слов. Он быстро ломает ветви ближайшего кустарника, складывает их шалашиком и поджигает кресалом. Потом подбрасывает в загоревшийся костерок новые сухие ветки, отчего огонь набирает силу.

Сижу у костра во всем влажном, огорченный неудачей, злой на весь белый свет.

Сержант бросил на мои плечи свою сухую шинель, и я укутываюсь в нее до колен, как в одеяло. Костер жарко полыхает, влажная одежда высыхает на мне. Я не без помощи того же Филенко разглаживаю затвердевшие швы и надеваю просохшие сапоги, подвернув теплые портянки.

В общем, все постепенно приходит в норму, и еще при дневном свете мы трогаемся в путь.

Вот, наконец, и лес, который постепенно надвигается на нас своими бескрайними размерами.

Подходим к самой опушке.

— Куды теперь? — нерешительно останавливается Филенко.

Вспоминаю бесценные указания Гельтура и машу рукой вправо. Вскоре на глаза попадается давно неезженная колея проселочной дороги, мы переходим на нее и все идем и идем, не отдаляясь от кромки леса. Идем друг за другом. Филенко впереди, держа на всякий случай в боевой готовности автомат, я замыкающий, тоже готовый ко всяким неожиданностям. Идем размеренным шагом один час, другой, третий. Над лесом сгущаются сумерки, от этого каждый встречный пень издали кажется чем-то живым, притаившимся на нашем пути. Все погружается во тьму,