Книга Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

солдаты остановили лошадей. Человек в ладной кавалерийской шинели и офицерской фуражке с вогнутым козырьком вызывающим тоном потребовал пропуск.

— Вот так раз, сюда пустили без пропуска, а назад требуете пропуск? — Михаил Иванович, сдерживая негодование, протянул билет члена ВЦИК.

— Эта книжечка здесь недействительна. Нужен пропуск из нашего штаба, — непримиримо сказал начальник караула.

— А где этот ваш штаб? — спросил начальник конвоя Калинина.

— Далеко отсюда… На дредноуте «Петропавловск».

— Вы офицер? — спросил его Калинин.

По тому, как военный приложил перчатку к виску и щелкнул шпорами и еще по каким-то неуловимым признакам Калинин догадался, что перед ним потомственный военный, не одно поколение его предков командовало нижними чинами.

— Да, я поручик, адъютант генерала Козловского.

— Где же сейчас этот генерал? — поинтересовалась Екатерина Ивановна.

— Он в крепости. Ему, как военспецу, ревком предложил возглавить штаб обороны.

Протестовать было бесполезно. Кучер неохотно повернул сани. Кони поплелись шагом.

Вернулись в райком партии. Широкую лестницу, как белый снег, покрывали обрывки бумаг. Взволнованные коммунисты, собравшиеся в помещении, встревожились еще больше, увидев, в каком состоянии Калинин. Обменялись мнениями, каким путем лучше вывезти Михаила Ивановича. Секретарь райкома предложил уйти ночью по льду.

— Не дойдет он, разве вы не видите? — вмешалась в разговор Екатерина Ивановна и прижала ладонь ко лбу брата. — Весь в огне.

— Понесем на руках, — предложил секретарь.

Райком все больше наполнялся коммунистами. Запахло мокрыми шинелями. Задымили папиросами.

Всех мучил один вопрос: что делать?

Ковалев позвонил по телефону на «Петропавловск», вызвал к аппарату Петриченко. С трудом сдерживая гнев, закричал в трубку:

— У нас с вами, уважаемые господа, была твердая договоренность: до двенадцати ночи вы ничего без нашего ведома не измените. Теперь вы закупорили все входи и выходы и заставили тяжело больного товарища Калинина вернуться обратно. Как это прикажете понимать?

Ковалев долго держал телефонную трубку у волосатого уха: видимо, мятежники совещались; наконец Петриченко ответил, что произошла прискорбная ошибка, председатель ВЦИК может выехать из Кронштадта, генерал Козловский сейчас отдаст распоряжение на заставу пропустить его.

Калинина усадили в сани спиною к ветру, покрыли ноги шинелью и снова тронулись в путь.

Люди на заставе, завидев их, открыли полосатый шлагбаум и, не спросив ни о чем, пропустили сани.

Светила туманная луна, сквозь морозную дымку освещая бесконечное, как степь, замерзшее и покрытое волнистым снегом море.

В полночь Михаил Иванович в полубесчувственном состоянии добрался до Петрограда; через час по прямому проводу он доложил Ленину все обстоятельства мятежа в Кронштадте.

XVIII

На другой день после митинга собрались в штабе крепости представители экипажей всех кораблей. Несмотря на то что близкие товарищи отговаривали его от столь безрассудного шага, Ковалев явился на это собрание.

Председательствующий Петриченко, заметив Ковалева в плотной массе моряков, поморщился. Ковалев поймал его взгляд, злой и ничего доброго не предвещающий. Но дальше, ведя собрание, Петриченко ни разу не взглянул на него.

Петриченко приходилось трудно: не все матросы понимали, чего хотят от них заговорщики, а те всё еще боялись открыть свои карты. Эта неуверенность, это внутреннее колебание матросов ободрило Ковалева: еще можно было открыть им глаза, показать, что их привели на край пропасти. Он попросил слова.

Председатель грубо отказал, но матросы потребовали — дать!

Ковалев начал с того, что напомнил гневные слова Калинина об измене флота пролетарскому делу. В это время дверь распахнулась, и в зал влетел возбужденный Илья Федорец, запорошенный снегом.

— Беда, братки! — заорал он, вскакивая на стол и сбив сапогом чернильницу. — Калинин направил сюда красноармейскую часть с приказом всех нас заарестовать!

— Как это заарестовать, за что? — возмутился плечистый минер.

Матросы с шумом повскакали с мест, защелкали затворы винтовок.

Президиуму с трудом удалось установить тишину.

Петриченко провозгласил:

— В Кронштадте будет установлена новая власть — Временный революционный комитет. А начать не мешало бы с того, чтобы засадить в кутузку представителей Кронштадтского совета и Побалта, незаконно присутствующих здесь. На кораблях их не выбирали, сами явились, без приглашения, нахалом.

Услышав угрозу, Ковалев, стоявший у раскрытой двери, поднял воротник бушлата и вышел из помещения на улицу. Конечно, никакого красноармейского отряда не было поблизости. Видимо, часть матросов была настроена панически. Но приходилось держаться настороже, и Ковалев решил укрыться на квартире своей близкой знакомой.

В десятом часу вечера на квартире собрались пять коммунистов из его группы. Вести были тяжелые. После ухода Ковалева с собрания начались аресты по списку. Были арестованы комиссар Балтфлота Кузьмин и председатель Кронштадтского совета Васильев. На собрании, «ввиду возникшего чрезвычайного положения и за неимением достаточного времени на выборы комитета тайным голосованием», обязанности членов и председателя Временного революционного комитета были возложены на президиум и председателя собрания.

Из группы Ковалева несколько человек не пришли на квартиру, судьба их была неизвестна. Коммунисты не исключали возможность, что они переметнулись к врагу. Ковалев сказал, что, может быть, пока не поздно, следует переменить явку. Хозяйка квартиры сидела возле «буржуйки» и топила ее книгами, вырывая пучки страниц и засовывая в печку через конфорку. Книжный шкаф у стены был уже на три четверти пуст.

— Президиум собрания называется теперь ревкомом, в него вошли Вальк и Романенко, — рассказывал кочегар Самохин, — оба меньшевики. Кроме них Орешин, Ламанов, Путилин, Шустов, Тукин, Вершинин. Как и надо было ждать, председателем ревкома избрали Петриченко.

Каждая названная фамилия вызывала в Ковалеве уже бессильную сейчас злобу. Ведь каждого из них, будучи председателем трибунала, он знал как явных или скрытых врагов советской власти. Либеральничал. Все надеялся, что сама жизнь перекует их. Вспомнились слова: «Наша доброта нас губит». В душе он считал себя главным виновником мятежа; словно червь яблоко, точила мозг его мысль: «Недоглядел, прозевал, не сумел разумно использовать власть, которой облекла меня диктатура пролетариата».

— Контрреволюционные бандиты всех мастей, от меньшевиков до анархистов! — Ковалев сжал руки, суставы пальцев хрустнули. — Завязать бы их всех в один узел, да и в печку или, еще лучше, спустить под лед.

— Не печалуйся, друг любезный, еще свернем им шеи, покажем им, как на революцию, родную мать, кулаками замахиваться, — проговорил Самохин. Его не узнать: сидел подтянутый, собранный, готовый на выполнение любого задания.

В дверь постучали условным стуком — три сильных удара подряд, и еще раз, и еще. Хозяйка впустила еще одного члена группы. Жмурясь от света лампы, он тут же заговорил с порога:

— Главари уже объединились, образовали «Временное бюро кронштадтской организации РКП». Эти липовые коммунисты успели высидеть воззвание. Озаглавлено: «Ко всем членам партийной организации Кронштадта». Призывают поддержать «ревком» и все его приказы. — Рабочий вытащил из кармана пальто отпечатанное в