Книга Звезда и Крест - Дмитрий Лиханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последний раз дернул его «бортач» за шкирман, а затем ухватился сильнее, в обе руки да поволок без остановки и выволок на дюралевое днище «восьмерки». Та сразу же взревела силовой установкой, взыграла рулевым винтом и с радостью после вынужденного и несвойственного ей топтания на месте ринулась в сторону Баграма.
Сашка лежал, прижавшись лицом к холодной дюрали, к подсохшей крови живых и мертвых парней, что вывез немало только за нынешний день безотказный и хлопотливый советский вертолет; слышал добрый его гомон, чувствовал спиной горячее его дыхание, ярый вкус кубинского «Партагаса». «Зыбните, тащ капитан», – заботливо пропихнул сквозь картонные губы «бортач» сигарету без фильтра. Сашка зыбнул. Сладкая бумага. Ядреный, до нутра продирающий табачок навел в душе сонный туман.
«Господи! – взмолился Сашка, не выпуская изо рта тлеющий табак. – Почему же ты выбрал меня? Других мало? Что я сделал тебе дурного?»
Ответом ему – звуки Led Zeppelin, прорвавшиеся из кабины пилотов, – «Лестница в небо»:
Ἀντιόχεια[63]. Imp. P. Licinio Gallieno Augusto IV et L. Petronio Tauro Volusiano[64]
Даже в утлом храме, обустроенном в меловой пещерке за городской стеной, Иустина чувствовала себя покойно. Деревянный крест, сооруженный из двух ветвей старой акации, высился теперь у восточной стены укрепленный у основания несколькими камнями – вечно хладными, когда опускаешься пред ними на колени. Крест же, напротив, чудесным образом источал тепло человеческого тела. Тусклый мерцающий свет глиняных масляных лампадок освещал кувшины с вином и несколько хлебов, изготовленных для евхаристии, людей в светлых одеждах, среди которых двое – нынешний епископ Анфим[65] и диакон Феликс – сыграли в жизни девушки совершенно особую, сакральную роль.
Именно от одноглазого каторжника впервые услышала Иустина житие Спасителя, услышала совершенно случайно, когда тот плавленым июльским полднем укрылся на скамейке под кронами старой сосны возле их дома и попросил испить водицы. В благодарность за кувшинчик воды из глубинной прохлады колодца путник поведал девушке о Пречистой Деве и непорочном Рождестве Ее Сына. О чудесах, Им свершенных и ежедневно по сей день свершаемых. О страданиях Его крестных. Распятии. Воскресении. И Апостолах Его, разошедшихся по всему свету, чтоб нести людям благодатное слово Его. Красивую историю рассказал одноглазый. Христос совсем не походил на далеких во всех смыслах античных богов. Не прятался по олимпийским вершинам. Молний не метал. Людей не стращал. Жертв кровавых не требовал. Любил. Всех прощал и прежде всего самых заблудших. Жил и проповедовал неподалеку, в Иудее, до которой на быстром суденышке всего-то два дня пути. Да и жил сравнительно недавно. Внуки современников Его еще живы. А уж Голгофа, на которой Его распяли, стоит и поныне. И крест где-то хранится, должно быть. Вера Христа была осязаема. А потому жива. Ее можно было потрогать. Коснуться не только сердцем. «Кто не любит, – повторил одноглазый слова апостола, – тот не познал Бога, потому что Бог – это любовь». И эти простые слова озадачили Иустину. Те, в кого она верила прежде, требовали послушания, внушали ужас, гневались, унижали. Христос звал ее душу к любви. И находил в душе ее согласие. Многого она, конечно, не поняла. Иные поступки Христа, Его притчи, слова и пророчества казались девушке даже безрассудными, вызывали некоторое смущение в ее душе, однако сказать о том не решилась, понимая про себя, что слишком мало разумеет, худо знает, а вера ее так и вовсе отсутствует. Первый взгляд на Христа породил в ее сердце только приязнь, но пока не любовь.
Сперва опасливо, укрывая лицо от соседских глаз домотканой долгополой накидкой, принялась заходить в храм, в то время еще не оскверненный, живой царящей в нем теплотой. Становилась в сторонке. Слушала со вниманием бархатные песнопения, долгие, но чаще всего непонятные молитвы. Восхищалась царившим здесь аскетизмом, делавшим общение Бога с человеком воистину доверительным, лишенным языческого блеска.
Да и сами носители новой веры казались куда чище, смиреннее, добрей большинства язычников-горожан. Заходила теперь в храм все чаще. Кое-кто из прихожан уже улыбался ей, даже не зная ее имени и намерений. И она улыбалась зачем-то в ответ. Одноглазый Феликс, что подвизался в храме дьяконом, неизменно благодарил за тот давний кувшинчик воды, неустанно кланялся ей, отчего девушка испытывала какую-то неловкость. «Такой пустяк. А он все кланяется», – недоумевала она.
Частые вечерние отсутствия требовали объяснений. Хотя бы в семье. Мама выслушала ее со спокойствием на лице, лишь несколько раз удивленно вскинув домиком брови, когда Иустина попыталась рассказать ей, как умела, о непорочном зачатии и Воскресении.
– Смотри сама, дочка, – молвила озадаченно, – наша вера исчисляется веками. Не станет ли новая наивным увлечением юности?
Отец поначалу даже слушать не пожелал. Разгневанно швырнул о стену греческую амфору с остатками вина. Старик Едесий большую часть жизни прислуживал в местном храме Афродиты, а потому считал себя знатоком женских чар и соблазнов.
– Чтобы я больше не слышал об этих отступниках в нашем доме! – кипятился отец. – А тебе – запрещаю! Поняла? Запрещаю ходить на их богоборческие сборища!
Однако прошло всего-то несколько дней, быть может неделя, как отец втайне от дочери рассказал жене Клеодонии о странном сне, что привиделся ему вскоре после того раздора. Сонм ангелов явился к нему во сне в окружении неземного свечения. Опускались они, словно снег, – медленно, торжественно. Пахло ладаном. И звук пастушьей свирели сопровождал их полет. А вскоре явился ему Христос. Ничего не поясняя, не называясь по имени, Он будто начертал Свое имя в стариковском сердце навек. Христос был непостижим. Глядел в душу старца преисполненным любви чистым взором, и душа Едесия купалась в этой любви. И возрождалась вновь. «Приидите ко Мне, – молвил Христос, – и Я дам вам Царствие Небесное». Повторяя эти слова для Клеодонии, старик вновь преображался и вновь купался в любви Спасителя, которого не знал, о житии Его судил понаслышке и уж совершенно определенно в Него не верил.
– Утром ко мне пришли крамольные мысли, – продолжал делиться с женой самым сокровенным Едесий, – а что, если дочка права? Ведь наши идолы сделаны руками человеческими и не имеют ни души, ни дыхания, а потому – каким образом они могут быть нашими богами?
Тем же вечером, по настоянию старика и к вящему удивлению дочери, направились они в храм всей семьей. Само их явление, смиренное внимание и почтительность вызвали доброжелательные взгляды прихожан, а у иных даже слезы умиления. Жрец языческий отворял дверь в дом Господа. Припадал к страстным Его ризам. Одноглазый дьякон заметил семейство одним из первых. Зрачок его единственный излучал лучезарную радость, а сам Феликс вновь кланялся неустанно. Обнимал радушно вошедших, точно был с ними в родстве либо долгой дружбе. Указал дланью путь к самодельному алтарю, возле которого, растворяя руки для дружеского объятия, поджидал епископ Анфим.
