Книга Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)

– А я, может, хочу дарить тебе подарки!

– Ну так дари! Замуж-то зачем? Короче, никакой мамы.

– А можно, я тебя со своей познакомлю?

– Да ни в жисть!

– Она волнуется, что мне почти тридцать, и никого нет. А на слово она не верит… Ты же понимаешь, еврейские мамы, они такие.

– Понимаю, Фимочка, – Ксеня чмокнула его в нос, – но не пойду…

Золотое дно

Анька приехала в Крым за неделю до Первомая – проверить готовность здравниц к приему трудящихся. После еще холодной, дождливой Одессы с первыми розовыми мазками лепестков на узловатых ветках абрикос Крым был уже летним – солнечным, жарким, сочно-зеленым и головокружительным. Тут пахло жизнью, бродило соками, орало брачными песнями на все голоса. Аня нахмурилась: день был тяжелый. Бездари и холуи, скрипнула она зубами, выходя из очередного санатория. За эти годы она изучила Крым не хуже родной Молдаванки. И вместо обеда вышла на рынок – за лепешками и вяленым инжиром.

Купив, что хотела, она отошла в сторонку, села на парапет, оторвала от лепешки горячую, мягкую корку, жадно вгрызлась в тягучий мякиш и вдруг… увидела Борьку. В татарской одежде, но в хороших сапогах тонкой кожи, с прежним одесским сыто-хозяйским выражением лица… Надо же! Осмелел, в люди выходит! Она внезапно обрадовалась и, спрыгнув с теплого парапета, прошла мимо, специально толкнув его плечом и выронив пакет с инжиром. Борька ойкнул и присел собирать вместе с ней.

– Привет, Феникс, – шепнула Анька.

– Ой! Совсем спортил, все спортил! – запричитал он. – Нельзя, красавица, с земли есть – идем я тебе нового насыплю!

Они пошли к бричке, Анька картинно хмурилась, сдерживая улыбку.

– А я смотрю, ты прижился, – прошептала.

– А что делать? – ответил он вполголоса. – Выживаем потихоньку. Как здоровье?

– Аналогично – потихоньку выживаем. Ну, я пошла?

– Как пошла? Куда пошла? А вина выпить? А баранина? Ты где остановилась? – засуетился он.

– Ну сам подумай, – ухмыльнулась Аня, – в санатории, разумеется.

– На машине? Выезжай сегодня, а по дороге остановишься у меня. Я такое усиленное питание тебе устрою! Отдохнешь от своих подхалимов. Вина выпьем, наших вспомним.

– Опять в Джанкое?

– Нет, тут рядом есть поселок, – он расплылся в улыбке: – Бо-оря, у са-амого си-и-инего моря!

Анька приехала ближе к вечеру. Вайнштейн не обманул: отдельная комната уже ждала ее, ну и во дворе накрытый богатый стол.

– Ты хочешь, чтоб ягненок умер второй раз! Сколько можно ехать! – причитал он.

И Аньке внезапно стало легко и весело. Посреди беспросветных бесконечных метаний, ночных кошмаров и регулярных приступов боли этот стол, гул моря за холмом, медовые запахи, перекрывавшие даже неистребимый дух керосиновой лампы на столе, – все это было каким-то островком покоя, иногда вне времени. Борька начал сыпать забытыми смешными воспоминаниями, и она вдруг вернулась в то беззаботное бесконечное детское состояние, когда весь мир был огромным и дружелюбным, и все впереди казалось легким и осуществимым. А он все подливал вина и в подробностях рассказывал, как обнес с братом и корешами издательство «Одесского вестника»:

– А-а-а! Я помню! – кричала Анька. – Помню! Конфеты! Вы весь двор накормили тогда сладостями!

– Да уж, фраера малолетние гуляли!

И так продолжалось долго.

Наконец Анька поднялась:

– Чудесный вечер, – сказала, – я спать.

Боря вдруг замялся.

– Ань, у меня к тебе просьба, не откажи, помнишь, ты обещала, – снова он масляно улыбнулся.

Она мгновенно вернулась в привычное бойцовское состояние:

– Чего надо, Вайнштейн?

– Да что ты напряглась! – засмеялся он. – Ну ты чего, Ханка! Тут другое! Ты можешь друзьям записку передать? Понимаешь, я телеграммой не могу…

– И что за информация, что телеграммой не могу? – настороженно спросила Аня.

– Папа… – выдохнул Борька и сглотнул. Аньке показалось, что у него появились слезы. – Песах заканчивается, понимаешь? За папу надо молитву прочесть. Специальную, поминальную. И пожертвовать.

– А тут чего не можешь? – не поняла она.

– Ну так только в синагоге ее читают. На праздничной службе. Ты видишь здесь рядом хоть одну? А сейчас же все запрещено. Да и я теперь – официально татарин… – Он помолчал. – Я напишу адрес, давай? Это очень богобоязненные люди. Они знают раввина, который тайно проводит службы. Ты просто передай записку и вот монетку золотую для ребе. Сможешь? Ты его даже не увидишь. Это обычные люди. Аня, Анечка, папа в земле, брата убили… Это единственное, что я могу для них сделать…

Боря, не сдерживаясь, заплакал. Анька вздрогнула – она его понимала, они оба потеряли отцов и старших братьев…

Вытерла слезы:

– Давай записку, адрес напиши. Обещаю. Я сразу завезу, как до Одессы доберусь.

– Спасибо! – Борька обнял ее, сжал до хруста. – Спасибо, Ханночка! – справился с собой. – Только умоляю: не гоняй больше по серпантину. И жду тебя в Крыму. Ты когда будешь в наших краях?

– Да недели через две, – усмехнулась Аня.

– Обещай, что заглянешь, – строго произнес Боря.

– Не обещаю! – засмеялась она.

Несмотря на сопротивление Ани, Вайнштейн уже грузил ей в машину корзины – вяленые фрукты, солонина, козий просоленный сыр, бутылки вина, лепешки…

– Отстань, Боря, я не возьму! – сопротивлялась она.

– Да жри, чахоточная! – смеялся он. – Ты мне здоровенькая нужна. У меня больше никого нет! Понимаешь, никого, кроме тебя! Приезжай! Жду!..

Он как-то совсем по-детски радостно улыбался и долго махал ей вслед.

Его последние слова внезапно смутили и взбудоражили Аньку. Зачем вдруг она ему нужна? Как он неловко, по-мальчишечьи, пытался скрыть слезы по отцу?

Сзади благоухала корзина подарков…

Анька развернула бумажку. «Прошу изкор за Шимона, Михаэля и Рахель. Мысленно с вами. Скорбящий Б.».

На обратной стороне адрес – где-то на Костецкой.

Вот ведь перепуганный насмерть. Как же он живет, так скрываясь? – размышляла Анька, но недолго. Все ее относительно свободное от проверок время занимало обдумывание грандиозного агитационного проекта – агит-трамваев в стиле конструктивизма. С движущимися конструкциями на бортах и крышах, с громкоговорителем и очень эффектными кумачовыми полотнищами. Ах, был бы жив папа, он бы помог – просчитал бы ее наброски, разработал конструктив, а так и попросить не у кого. Котька – вообще руки из задницы, как его только на заводе держат? Петька – ну мог бы, но совсем в себе – откликается с третьего раза и то на Женькин голос, вечно в работе. Все сама, как обычно. Но главное – это идея. Пролетарский трамвай!