Книга Старший брат моего жениха - Лина Манило

Глаза Киры вдруг наполняются слезами, веки краснеют, а щеки наливаются румянцем. Краснота эта была бы очень милой, если бы не распространялась по коже с какой-то невероятной скоростью и не казалась такой болезненной. Ненормальной.

И я, окончательно охреневший, опускаю руки, а уже рыдающая Кира почему-то закрывает нос сгибом локтя и сдергивает свою сумку со стола.

Вжик и проносится мимо, а я действую на глубинных инстинктах охотника: догоняю ее у двери магазина, когда она пытается каким-то образом вскрыть дверь, дергает истерически за ручку, а слезы градом текут по щекам. Шмыгает носом, рвется наружу, и это вообще не похоже на поведение девушки, которой всего лишь не нравятся подаренные мужчиной цветы.

Ну не впадают от этого в такую истерику.

— Да подожди ты! Что вообще происходит?

Кира трясет головой, волосы падают на лицо, и я понимаю, что никакой романтики мне сегодня не видать, как своих ушей. Да и черт бы с ней. Разобраться бы в этой дичи.

— Отойди. На секунду отойди, я открою эту дверь, чтоб ее, — прошу и Кира слушается.

Только повторяет, как заведенная: “Быстрее, пожалуйста, пожалуйста”.

Что, мать его, за херня творится? Никогда таким идиотом себя не чувствовал, как сейчас. В моей башке крутятся одни вопросы, и нет ни одного ответа, как не пытаюсь разобраться.

Проворачиваю в замке ключ, Кира вылетает на улицу со скоростью света. Останавливается, хватается рукой за стену и, закрыв мокрые от слез глаза, часто-часто дышит. Это истерика? Паника? Страх?

— Кира, что случилось?

— Отойди от меня, — шипит, но голос у нее какой-то странный. Хриплый, и слова вылетают из будто бы распухшего горла со свистом.

— Да что я сделал?!

Мне очень сложно не материться сейчас. Потому что я не люблю того, в чем не могу разобраться. А с Кирой у нас с первой минуты все идет через задний проход, и это выводит из себя.

Она молчит, копается в сумке, а лицо еще сильнее краснеет, опухает и приобретает синюшный оттенок.

— Боже мой, где оно? — разговаривает сама с собой, а в срывающемся голосе настоящая паника. На землю выпадает всякий гигиенический хлам, шариковая ручка, коробок спичек, и я не выдерживаю.

Вырываю у нее эту чертову сумку, чуть не выбрасываю ее куда подальше, но вовремя одергиваю себя. Наматываю на руку длинный ремешок, чтоб нигде эта торба проклятая не потерялась, и крепко беру Киру за плечи. Слегка встряхиваю, чтобы на меня смотрела, а она и не сопротивляется. Только дрожит все сильнее и сильнее и глаза закатывает, словно вот-вот вырубится.

— У тебя аллергия? — спрашиваю, хотя и так знаю ответ на этот вопрос.

Кира кивает и всхлипывает. Пытается набрать полную грудь воздуха, но дыхание хриплое, надсадное.

— Мне нужны таблетки… я их… в общаге забыла, — выталкивает слова наружу, словно в горле что-то застряло. — Я сейчас задохнусь, Руслан.

Промедление смерти подобно, и я одной рукой прижимаю к своей груди дрожащую Киру, второй кое-как запираю магазин и ставлю на сигнализацию. Сумка все это время болтается, бьется о все на свете, но начхать.

На все эти манипуляции уходит не больше нескольких секунд, но они мне кажутся вечностью.

Чертовы лилии.

Мысли проносятся в голове с фантастической скоростью, и я подхватываю Киру на руки, потому что так будет быстрее. Она что-то бормочет, а я прижимаю ее к груди и почти бегу в сторону частной клиники по соседству. Я ничего не понимаю в медицине, потому не корчу из себя героя, а планирую доверить здоровье Киры профессионалам.

Хвала богам, до больницы всего метров триста, и минут через пять уже передаю Киру в руки дежурного врача. Ее увозят, распухшую и красную, вцепившуюся в свою сумку, как за спасательный круг. А я остаюсь мерять шагами коридор.

Клиника совсем маленькая, но работают четко. Не знаю, сколько времени брожу от угла к углу, но кажется, что часы. Рядом мигает лампочками кофейный аппарат. Обычно я не пью подобную бурду, но сейчас нестерпимо хочется обжечь горло дерьмовым кофе.

Но мелочи в кармане нет, и я пихаю в аппарат крупную купюру, но попасть с первого раза в узкий отсек не выходит — у меня трясутся руки.

Блядь, я второй раз чуть не угробил Киру. Сначала авария эта, потом лилии чертовы. Хотя нет, все началось с того, что я чуть не довел Киру до истерики своими обвинениями. В аду сгорю, вот точно сгорю.

Хочется сломать что-нибудь, аж кулаки чешутся. Аппарат этот кофейный, например, в который никак не получается деньги запихнуть, или чью-то челюсть.

Я не знаю, какое у меня сейчас выражение лица. Но когда врач, вышедший наконец из палаты, видит меня, хмурится. Он невысокий, сухой, как сломанная ветка, и ему приходится смотреть на меня, задрав голову.

— Как она? — все, на что я способен, а врач взмахивает рукой.

— Хорошо, вы вовремя успели. Минут пять еще полежит и можно уезжать.

Я обещаю оплатить довольно внушительный счет, накидываю сверху за беспокойство, и напрочь забываю о жгучем желании выпить кофе и разбить кому-то рожу.

Что такое пять минут? Кажется, ерунда, но когда чего-то ждешь, каждая секунда превращается в часы.

— Мужчина, вы куда? — кричит мне вслед девушка, до этого со скучающим видом перебирающая что-то за стойкой регистратуры, а я хватаю из большой корзины бахилы и, кое-как напялив их на ноги, толкаю дверь палаты, в которой лежит Кира.

Бахилы на мой размер не производят, и скользкие шелестящие куски пленки слетают после нескольких шагов — они и так на одних носках держались. Но плевать, на все плевать, потому что мне нужно своими глазами убедиться, что с Кирой все хорошо. Врач может, что угодно говорить, мне необходимо увидеть ее.

— Аллергия на лилии, значит, — говорю и за пару шагов останавливаюсь у стоящей в центре палаты Киры.

— Я ненавижу лилии, они меня когда-нибудь убьют, — заявляет мрачно и отводит взгляд.

— Ты подумала, что я решил так пошутить? То есть ты такого обо мне мнения? Мне что, мать его, двенадцать лет, чтобы такие шутки шутить?

Не знаю, чего во мне сейчас больше: злости или радости, что все-таки успел. Кира действительно выглядит намного лучше, а по мне так чудесно она выглядит.

— Я… просто испугалась, — морщится, но героически закусывает губу и смотрит на меня прямо и открыто. И, черт возьми, виновато. — Прости… я почему-то решила, что Егор тебе обмолвился о моей аллергии, он знал. Прости, я не подумала, у меня была паника.

Она что-то еще пытается сказать, нервно заправляет волосы за ухо, но упрямая прядь снова падает на лоб. И в моей голове что-то щелкает после ее извинений. Что-то, запускающее механизм, превращающий меня в того, кем я уже давно не был.

Обхватываю ладонями ее лицо, запрокидываю голову и наклоняюсь так низко, что наше дыхание смешивается, а губы замирают в миллиметрах друг от друга. Кира смотрит на меня без тени страха — как тогда, в подсобке, когда сопротивлялась и пыталась изо всех сил дать отпор. И кажется, что снова укусит, и я ловлю себя на мысли, что хочу быть искусанным ею, разорванным на части.