Книга Замуж – никогда - Таня Винк

Женька тоже подошел к горке и наклонился за поленом.

— Ну и характер! — хмыкнул дедушка, и Аня уловила в его голосе гордость и уважение. Дедушка повернулся к Женьке: — А ну, внучек, положи мне, да побольше. — Он присел на корточки, вытянул вперед обе руки, и Женька наложил ему поленьев до самого подбородка.

В ту ночь Аня спала, по словам дедушки, без задних ног — ее свалила усталость. Перед тем как забыться сном, она чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Не только из-за гордости и уважения в голосе дедушки, а еще и потому, что второй раз в жизни — после решения трудной задачки по арифметике, которую больше никто не осилил, — она поставила перед собой очень сложную, почти невыполнимую задачу и выполнила ее! Аня гордилась собой до слез. Ее сердце трепетало. Она вспоминала, как стояла перед кучей дров и говорила себе: «Ты должна это сделать, это невозможно, но ты сделаешь. А когда сделаешь, поверишь в себя!»

Аня поверила в себя и каждый день доказывала это самой себе. К вечеру девочка валилась с ног от усталости. Она навела порядок в доме, на чердаке — там была уйма ненужных вещей: тумбочки, стулья, пальто, обувь. Все это Аня вынесла во двор, что-то с помощью дедушки, что-то — сама, и до вечера они решали, что нужно выбросить, а что еще можно использовать. Тумбочку поставили в прихожей и сложили в нее газеты, а также кремы для обуви и щетки. Два стула дедушка отремонтировал и отдал старушке-соседке. Потом Аня занялась содержимым шкафа и буфета, и вскоре посреди большой комнаты возвышалась куча вещей, которыми давно не пользовались.

— Дедуля, бабушка моей одноклассницы торгует на блошином рынке. Надо позвать ее к нам. Мы еще и деньги за это получим.

— Ты уверена? — Роман Андреевич с сомнением смотрел на гору вещей.

— Уверена. Завтра я съезжу на рынок и найду ее.

— Не стоит… Вдруг нам что-нибудь из этого понадобится. — Дедушка наклонился, вынул из кучи старую скатерть, всю в рыжих пятнах, развернул ее. — Эта скатерть никому не нужна, а мне еще может послужить.

— Дедушка, тебе за нее дадут столько, что ты купишь на базаре новую. Не такую, конечно, но ею будет не стыдно стол застелить.

— Глупости говоришь, — отмахнулся Роман Андреевич.

— А вот и не глупости! Соседка этой бабушки инвалид, она вырезает из скатертей неповрежденные места, обвязывает крючком, и получаются салфетки. А потом она их продает.

Роман Андреевич почесал затылок:

— Ладно, поезжай…

— Дедуля! — Аня обняла Романа Андреевича. — Ты самый лучший дедушка на свете!

Весь вечер у нее было приподнятое настроение — она терпеть не могла ненужные вещи, они были все равно что ненужные люди. Те, что приходят в гости к ее матери и отчиму, жрут, пьют, блюют, отнимают чужое время, остаются ночевать и занимают диван, а Аня спит в кухне на надувном матраце. Люди эти меняются — одни тихо исчезают, с другими мать и отчим ссорятся и гонят их из дома, а вместо них приходят новые. Такие же. Вот бы вышвырнуть всех этих гостей, чтобы приходили другие, добрые, непьющие… Неужели после каникул она снова увидит стеклянно-ртутные глаза, застывшие лица, оживающие исключительно после третьей рюмки, да и то ненадолго — до пятой, чтобы потом превратиться в неподвижные маски? Неужели снова услышит голоса, прорезающиеся тоже исключительно после третьей рюмки. Конечно. Но это будет потом, а сейчас Ане хорошо, и Женьке тоже. Сейчас утро девочки начинается с улыбки брата… Ей нравится смотреть, как он просыпается — распахивает синие большущие глазищи, тут же с любопытством оглядывается, будто впервые видит комнату, окно, ковер, и улыбается. Дома Женя так не улыбался. Аня вставала раньше брата, и, чем бы она ни занималась, была в доме или во дворе, она чувствовала приближение этой минуты и входила в комнату за несколько секунд до пробуждения малыша.

— Доброе утро, Неня! — восклицала она — так Женька называл себя, когда начал говорить. И, пока брат зевал и кулачками протирал глазки, раздвигала плотные шторы, впуская в комнату утренние лучи. — Солнышко мое! — Аня смеялась и шла к постельке поцеловать Женьку, а он тянул к ней ручки.

Так было каждое утро. А однажды Аня прижала к себе брата, тепленького, пахнущего молоком и беззаботностью, и сказала:

— Я люблю тебя, я так тебя люблю!..

И Женька вдруг перестал вертеть головой и посмотрел ей в глаза. Посмотрел так пристально и удивленно, что по телу Ани пробежали мурашки. Ее сердце окатило волной нежности, и девочка, скрывая слезы, отвернулась, а Женька обнял ее и уткнулся носиком в плечо.

— Аня, — сказал он, поднял голову, посмотрел на сестру и снова уткнулся ей в плечо. И так несколько раз. И каждый раз Женя прижимался к ней все крепче.

Что тогда зарождалось между братом и сестрой с такой большой разницей в возрасте? Что чувствовала Аня? Что было в сердце малыша? Да и тогда ли это все зарождалось?

Первые признаки ревности со стороны мамы и отчима Аня заметила, когда Женька, ему еще и года не было, часами не мог успокоиться, хныкал и ревел, а замолкал и начинал улыбаться, как только Аня возвращалась из школы. По вечерам малыш засыпал в комнате сестры, у нее на руках или рядом с ней. Стоило Ане шелохнуться, как Женя тут же просыпался, хватал ее за одежду, за волосы — что под руку попадет — и начинал плакать. Родителям бы к врачу обратиться, но они этого не сделали, а стали шлепать Женьку по попе. Легонько. Вскоре мальчик привык к этому, и, чтобы оторвать его от сестры, приходилось шлепать его сильнее. Потом добавили окрик, к нему — удары по рукам, чтобы отцепился от Ани. Женьке было четыре, когда отчим решил не потакать ему, мол, поплачет и успокоится, и закрыл его в туалете… А потом выключил свет.

…В тот день Аня, вернувшись из школы, застала тетю Олю, няню, которая и с ней когда-то сидела, бледной и трясущейся. Женька тоже дрожал, таращил глаза, всхлипывал и икал — с того дня, испугавшись, он не плакал, а лишь икал, вздрагивал и дергал головой. Не сказав ни слова, тетя Оля отдала Ане Женьку, сказала: «Ноги моей тут больше не будет» и пулей вылетела из квартиры. Едва за ней захлопнулась дверь, как в коридор вышел отчим, зыркнул на Аню и пошел в кухню.

— Дядя Витя, что случилось? — спросила девочка.

— Не твое собачье дело, — ответил дядя Витя, нарезая лимон для чая.

И только вечером Аня узнала все от мамы, кричавшей на мужа.

Что руководило отчимом? Этого вопроса Аня ни себе, ни кому-либо другому не задавала, она была еще маленькая. И только спустя много лет, когда ее детству, далеко отодвинутому и затушеванному набирающей обороты взрослой жизнью, пришло время напомнить о себе тряпочкой, когда-то бывшей ее платьицем, в нем Аня впервые поехала к бабе Вере, матери Виктора, мультфильмами, сохранившимися на давно вышедших из употребления видеокассетах, — Аня обо всем догадалась, сложив события в единую картину. Она догадалась, что плохими или хорошими люди вдруг не становятся, из них ни с того ни с сего не выскакивает ни милосердие, ни жестокость. Все «вдруг» имеют свои корни. И сына Виктор закрыл в туалете тоже не «вдруг».