Книга Имитатор. Книга вторая. Дважды два выстрела - Олег Рой

В семнадцать лет, когда пришла пора выбирать вуз, Пал Палыч из «Знатоков» уже казался ей наивным. Но выбор все равно был однозначным: только юридический, разумеется — желание стать следователем никуда не делось, скорее даже усилилось, укоренилось, разрослось. Сперва, в ореоле юной восторженности, — самым-самым. Ну… как профессор Зиновий Аркадьевич в клинике, где как-то раз лежала мама. Арине имя Зиновий казалось смешным — интересно, как его дома зовут? Зина, что ли? — но пациенты выстраивались к профессору в длиннющую очередь, чтоб хотя бы «только посмотрел», а медсестры закатывали глаза и томно вздыхали. При том что Зиновий Аркадьевич был совсем не симпатичный, даже скорее страшненький. Маленький, лобастый, очень лохматый — когда он снимал свою белоснежную шапочку, волосы тут же начинали торчать в разные стороны, словно стремясь дотянуться до шапочки и вернуть ее на место. На крошечном скуластом личике с тонкогубым ртом здоровенный профессорский нос смотрелся чужеродно, как будто украденный у какого-нибудь великана. Собственно, нос — единственное, что у профессора было крупным. Не считая, разумеется, авторитета. В своем деле Зиновий Аркадьевич был царь и бог. Несмотря на юный свой возраст, Арина уловила это очень хорошо. И, честно сказать, позавидовала.

С Федькой обо всем этом было говорить бесполезно. После того, как подростком ему довелось сняться в двух сюжетах «Ералаша», он-то за себя был уверен — его ждет Большая Сцена. Точнее — Большой Экран. Красные дорожки, прожекторы, аплодисменты, интервью. Но самое главное — жаркий свет съемочной площадки и удовлетворенное опустошение после возгласа «снято». И Аринины мечты были ему попросту непонятны. Когда ей приходилось читать где-нибудь о столь же неразрывной, сколь неизъяснимой связи между близнецами, она лишь скептически усмехалась — заливаете, ребята! Какая-такая неразрывная, тем более неизъяснимая близость? Может, и встречается, но вот они с Федькой даже не похожи. Сама Арина, глядя на себя в зеркало, представляла мастера, который всю жизнь ковал кинжалы и прочие клинки — и вдруг решил изобразить человеческое лицо. Получилось, надо сказать, весьма симпатично — резкие скулы, узкий подбородок, острый взгляд из-под кинжально прямых бровей — как женская версия отцовской, по общему признанию, красивой физиономии. Но с круглолицым веснушчатым, почти курносым Федькой — копией матери — ничего общего. У него, в противовес Арининой серьезности, и характер был такой же «курносый». И хотя от без особых проблем заработанного актерского диплома до красных дорожек было далековато, Федька не унывал, подрабатывая в ожидании «своего шанса» какими-то компьютерными технологиями. Что «шанс» явится, он был уверен. Шуточки, прибауточки, вся жизнь как будто в шутку, включая нежданно появившуюся, но обожаемую Майку. Может, потому что сызмальства повелось: Арина — старшая? Хоть и старше брата всего на четыре минуты, а если тебе с пеленок твердят: присмотри за младшеньким, поневоле отрастишь себе чувство ответственности.

Кстати, думала она, мечты о профессии следователя ведь тоже, должно быть, из этого самого «чувства ответственности» произросли? Если некоторые… люди сеют вокруг себя хаос и разрушения, кто-то же должен восстановить распадающийся порядок? Где-то когда-то она прочитала, что люди делятся на две категории: «кто, если не я?» и «почему я-то?» И было совершенно ясно, к какой из категорий принадлежит она сама. Раз уж ее так напрягает любая несправедливость и прочий… непорядок.

Интересно, продолжала размышлять Арина, а следователи — профессора бывают?

Потом, довольно быстро — все-таки и здравый смысл, и чувство юмора у нее присутствовали в нормальных количествах — стало ясно: желание стать самым-самым естественно, но главное-то — просто быть.

И все-таки здорово, что Грек — не следователь, а эксперт.

Впрочем, теперь, после знакомства с Эриком и… тут Арина мысленно опустила глаза, ибо девушке приличествует скромность… после их «совместного ужина» блистательная Адриана казалась уже чуть менее… недосягаемой. Арина даже улыбнуться смогла — не испуганно, а вполне вольно:

— Ой! Я чуть в обморок не упала от испуга — не слышала, как вы подошли.

— Ай-яй-яй, какие у нынешней молодежи нервы нежные, — добродушно усмехнулась Грек. — Подумай сама. Если ты идешь мимо моего кабинета, да хоть мимо любого другого в этом коридоре, стоит ли удивляться, что за твоей спиной кто-то появился. Двери у нас вполне бесшумные, пора привыкнуть.

— Да я привыкла, просто… — Арина смущенно пожала плечом.

— Только учти, — деловито сообщила Грек. — Я заключение по почерку еще не писала, только на словах могу сказать. А Сурьмин вроде сделал. Ты же за шубинскими пришла? Или у тебя еще что-то нарисовалось?

— За шубинскими, — подтвердила Арина. — Правда, толку от них…

— В каком смысле — толку? Там разве не самоубийство? — Адриана нахмурилась. — Записка собственноручная, причем в трезвом сознании писанная. Только ручка не та.

— Какая ручка?

— Да ручка, которую ты мне вместе с запиской направила. Записка чем-то другим написана.

— Но как…

— Там еще какие-нибудь пишущие принадлежности были?

Арина пожала плечами:

— В ящике стола было несколько ручек. Но эта лежала поверх записки, вот я и…

— Принесла бы ты мне те, из ящика, я бы точно сказала. Записка-то при всем при том собственноручная. Неужели все-таки инсценировка? Потрясающе. Это ведь, скажу я тебе, редкость редчайшая. Чтобы в жизни, а не в английском детективе. Если так, тебе здорово повезло: интереснейшее дело может получиться.

Девушка вздохнула:

— Да нет, вряд ли. Пока все за самоубийство говорит. А ручка… Может, Шубин ее положил просто потому что она самая тяжелая была? А может, и нет. Мне как-то… не верится, что ли?

— Очень содержательно, — усмехнулась Адриана Георгиевна. — Про самую тяжелую это ты неплохо сообразила, скорее всего, так оно и было. Или у тебя интуиция против?

— Да признание это, ну записка то есть предсмертная. Ведь если человек сам признается, что он убийца, да еще перед смертью — это должно что-то значить? Зачем он это сделал? Дела-то все закрытые, злодеи все сидят.

— Вот оно что… — экспертриса понимающе покачала головой. — Тогда уж и не знаю. Думаешь, он потому признался, что сидят не злодеи, а невинные? Совесть, все такое… — она хмыкнула, точно сама не верила в произносимые слова.

— Адриана Георгиевна, вот вы сами-то верите, что тут — совесть? В смысле, что Шубин действительно мог все эти убийства совершить?

— Честно? — Грек усмехнулась. — Не очень. В смысле не очень верю. Ибо тоже книжным сюжетом отдает. А в жизни, повторю, все проще. Старый сыщик, который по совместительству — убийца? Воля ваша, как-то эта идея сомнительно выглядит. В кино, впрочем, такое хорошо выглядит.

— Вот именно! Но признание-то есть! В смысле записка эта предсмертная. Значит, зачем-то Шубину это надо было? Потому что мы-то не в кино! Тем более, все убийства, которые он на себя берет, очень уж разные. И по способам, и по фигурантам. Никакой связи. Ну по некоторым из них Шубин работал, но это ж не может играть роль? А других связей нет. Вот и получается, что либо он с ума сошел, либо он и впрямь раскаявшийся серийный маньяк.