Книга Язык его пропавшей жены - Александр Трапезников

Эта силлогическая конструкция не выдерживала никакой критики. Женщина в глубине сторожки засмеялась. И вновь ему показалось, что он узнает этот родной смех. «Черт знает, что такое! — подумал Велемир. — Нет, бежать, бежать, очертя голову, прочь отсюда, изыде!»

Но какая-то магическая сила сковала все его члены, вцементировала ноги в дощатый пол. Не отпускала. А смех так же резко прекратился, как и возник. Зато чиркнула спичка, поднесенная к огарку свечи. Слабый язычок пламени едва высветил лицо женщины. Глаза были мертвы и бездонны. Словно он заглядывал сейчас в жуткую отталкивающую и безысходную вечность. А вот кожа на лице этой «вечности» была изрезана безобразными морщинами. Или шрамами? Оставшимися от ледника «Колка»?

Смертельный холод в теле Велемира сменился нестерпимым жаром. Просто адским пламенем, начавшим жечь его со всех сторон. Он не понимал, что с ним происходит. Даже на безумие не похоже, какое-то сошествие в преисподнюю, провал в инфернальный мир. Этой женщине, белой вдове, было лет шестьдесят, не меньше, и все же она чем-то неуловимо напоминала Лену…

Сколько еще прошло времени, он уже не знал. Просто стоял, как вкопанный, пока не погас огарок. Да и потом, в темноте.

— Иди, — произнесла наконец хозяйка сторожки. Но уже другим, более мягким голосом. И добавила: — Сейчас я тебя отпускаю. Придешь после полуночи. Тогда и объяснимся.

Автоматически, будто на шарнирах, он развернулся, нащупал в полумраке дверь и вывалился на солнечный свет. Но еще успел услышать позади себя голос белой вдовы:

— Не забудь, после полуночи!

И она добавила его имя. Нет, не полное: «Велемир», а сокращенное: «Веля». Так обычно в домашней обстановке звала его Лена. Ему это никогда не нравилось, напоминало какую-то собачью кличку, но жена, вместе со своей сестрой Ириной, будто нарочно дразнили его. Или белая вдова сказала: «Валя»? Теперь он уже ни за что не ручался. Рад был просто тому, что снова оказался на белом свете среди людей. Хотя, все же, и на кладбище. Но одно другому не помеха.

А его войско терпеливо дожидалось своего главнокомандующего. Отдышавшись, успокоив прыгающее в груди сердце, Велемир попытался вновь напустить на себя грозный вид. Главное — не показать соратникам слабины духа. Сместят ведь. А то и расстреляют.

— Валим отсюда! — сурово произнес он и, слегка покачиваясь, зашагал впереди всех.

На подходе к гостинице Велемир повернулся к своему эскорту и бросил:

— Как звали мужа белой вдовы? Который тут вместе с Кривоезерской пустынью утоп?

Первым откликнулся Черемисинов (нет, еще раньше Альма что-то пролаяла):

— Вы, товарищ Тожэ, задаете какие-то несусветные вопросы, на которые просто решительно нет никакой возможности ответить. Это все равно, что спросить: как звали жену папы Карла?

— Заткнись. Пусть на это ЕГЭ экскурсовод отвечает.

— Да кто ж теперь помнит? — откликнулась Катерина. — А зачем тебе? Что там было-то, в сторожке? Расскажи хоть. Все нормально?

— Тебе рано знать. Маленькая еще. Так было у него имя или нет?

— Надо у Люси спросить. Она ведь их в гостинице прописывала. Амбарная книга должно быть сохранилась.

— Не. Сгорела, — возразил заслуженный оленевод Юрьевца. — Помнишь, какой пожар был шесть лет назад? Полгорода в пепел вылетело.

— Помню. А спросить все равно надо. Пусть хоть все горит синим пламенем, но амбарные книги, я читала у Булгакова, не горят. Да вон, кстати, и она сама!

В скверике у входа в гостиницу на лавочке сидели знакомые лица. Транзитные, брат-эпилептик и кудрявая администраторша. Угощались пивком. Ну и водкой, конечно же. За деревом справлял нужду прямо из коляски инвалид. Вскоре и он присоединился к честной компании.

— Вот они интересуются, как звали утопленника, — разъяснил Черемисинов, принимая «на грудь» протянутую эпилептиком стопку. Велемир от своей дозы отказался.

— Какого именно? По счету? — спросила администраторша. — Их тут много тонет. Почитай, зараз пять за сезон. А в високосный год и поболе. А ежели еще и солнечное затмение, не дай Бог, выпадет, то… и говорить нечего. Так и прут один за другим. Успевай только на берегу собирать.

— Брось, Люська, прикидываться, — встряла Катерина. — Нашего московского гостя только конкретный жмур интересует. Который с белой вдовой приехал.

— А-а… этот. Дай вспомнить.

Пока администраторша напрягала тормозящую память, чебоксарцы завели вновь свою волынку, будто она не имела ни конца, ни края:

— Я же ему, морде носатой, говорю: по четыре, а он — по два!

— Каганат!

— Ребята, о чем вы все толкуете-то? — вмешался Велемир. — Может, моя помощь нужна?

— Не, не поможешь. За ними — власть! — ответил Вася. — За сорок тысяч фуру с помидорами не возьмет. Да и я бы сейчас уже не взял. Половина сгнила.

— А возьмет за рупь, да нам же на базаре и впарит. По сорок, — добавил Митя. — А куда денешься? Невидимая рука рынка! Она все по своим местам расставляет.

— Сегмент экономики, — согласился Вася. — Сколково!

— А, может, ты, парень, у нас по четыре возьмешь? — предложил Митя.

— Да хоть и по три, — дополнил Вася.

Велемир задумался.

— Нет, по три не возьму. Только по два, — ответил он, наконец. — Да мне и свои-то помидоры девать некуда. Тоже текут. В Кострому отвезть, что ли?

— Туда даже не суйся — азиатчина! Кавказтчина! — начали отговаривать транзитные. — Были уже, наелись тумаков. Поезжай в Собинку или в Шую. А то и в Лыткарино. Да и там засилье. Своим нигде ходу нет.

— Тогда… наливай! — нелогично сказал Велемир. Он понял, что сейчас для него важнее всего. Это — выпить.

Администраторша, тем временем, продолжала вспоминать, морща лоб. Катерина поторопила ее:

— Ну, скоро родишь-то?

— Не мешай. Сколько лет прошло!

— Да, не мешайте ей думать, товарищи, — вставил Черемисинов. — Горькие думы о жизни — единственное, что осталось у народа, погрязшего в разврате, воровстве и пьянстве. Сенека сказал. Далеко, собака, глядел. И мне налейте.

— А ты что молчишь? — обратился к инвалиду Велемир.

— Да он же немой! — напомнил брат-эпилептик.

— Ага. Вчера так болтал, только успевай записывать.

— Тебе спьяну померещилось, — объяснила Катерина. — Мне тоже иногда кажется, что он что-то бормочет. А чем? Язык-то отрезан.

— Во! Вспомнила! — радостно воскликнула Люся. — Валентин его звали. Или Валера, — добавила она неуверенно. — А может, Велемир? Как-то вот так, вычурно.

— Да ты уж определись с чем-то одним, — сплюнул эпилептик. — Вспоминалка!

— А я виновата? Их много, а я одна. Скажите спасибо, что хоть троих утопленников вспомнила. Вам какого именно подать?