Книга Последствия - Ридиан Брук

Кроме запаха горящего дерева, от костра шел и какой-то другой. На огне что-то жарилось. Некое животное, опознать которое не представлялось возможным из-за отсутствия головы и ног. Оно было крупнее свиньи, но меньше коровы. В любом случае пахло хорошо. Взяв Эдмунда за руку, Ози провел его к подвешенной над огнем и роняющей капли жира туше и отрезал полоску мяса с задней части. Мясо почернело и уже похрустывало.

– Was ist los?[54]

Вопрос отозвался смешками, которые Эдмунд объяснил своим плохим немецким.

– Esel[55], – сказал Ози.

Эдмунд знал, как по-немецки свинья, собака, корова и лев, но такого слова прежде не слышал. Может, просто другое название говядины? Не желая обидеть гостеприимного хозяина, он сунул кусочек в рот.

– Томми нравится? – спросил Ози.

В ожидании ответа все уставились на Эдмунда. Мясо было жесткое, непонятного вкуса, напоминающее говядину, только слаще. Впрочем, его так пережарили, что оно могло быть чем угодно.

– Ich liebe[56], – сказал он наконец, не найдя других слов для выражения того, что имел в виду, но, похоже, попал в точку.

– Tommy liebt Esel![57] – объявил Ози, и все засмеялись, загоготали и одобрительно закивали, а некоторые почему-то закричали по-ослиному.

Эдмунд почувствовал себя так, будто прошел обряд посвящения. И тут вспомнил, что у него есть кое-что еще, и, опустив руку в карман пальто, извлек завязанный узелком платок. Куда бы положить? Он огляделся. Ози перевернул чемодан, превратив его в стол, и приглашающее простер руку:

– Muttis Haus[58].

Эдмунд положил сверток на чемодан. Мальчишки тут же обступили его плотным кольцом. Он развязал узел и отогнул углы, явив на всеобщее обозрение искрящуюся горку сахарных кусочков. Реакция последовала незамедлительно – зрители ахнули, словно стали свидетелями исполненного на их глазах фокуса. Дабы рассеять возможные сомнения, Эдмунд взял один кусочек и повернул на свет. Крупинки вспыхнули.

– Сахар. – Он протянул кусочек Ози, который моментально переправил его по назначению.

Несколько секунд мальчишка просто держал сахар во рту, потом с хрустом раздавил. И моргнул. Из уголка рта вытекла густая струйка слюны. Ози сунул в рот два пальца, нащупал что-то и вынул окровавленный, гнилой желтоватый зуб. Скорчив гримасу, он раскрыл розовато-черную ладонь, посмотрел на мокрый от слюны зуб и убрал его в карман. Зачем ему это, подумал Эдмунд. Назад зуб не вернешь, и никакая зубная фея в его вонючую нору не пожалует. Да и других немецких детей она, скорее всего, больше не навещает – в списке заслуживающих ее внимания малышей они наверняка переместились в самый конец очереди, за итальянцами и японцами.

Ози наклонился, зачерпнул ладонью снега и прижал к кровоточащей десне.

– Mensch am Fluss![59] – раздался вдруг крик.

Все оглянулись. Через замерзшую старицу шел мужчина, возраст которого определить на большом расстоянии было невозможно, но шаг был пружинист, легок и тверд. Направлялся он явно к ним, причем с намерением определенно недобрым, потому что компания веселых мальчишек вдруг обратилась в дрожащее стадо. Может, они и не знали наверняка, кто это, но явно знали, кого не хотели бы видеть.

– Tss. Er ist es?

– Nein.

– Ich kann ihn nicht sehen[60].

Незнакомец все приближался, вот он оказался прямо за костром, и в дрожащем от жара воздухе казалось, что он идет по воде.

Спокойствие сохранил только Ози.

– Ну вы и придурки, это же Берти.

– Мы ж почти ничего не принесли, – сказал Зигфрид. – Ему это не понравится.

Мужчина добрался до берега, ступил со льда на снег, распрямился, и шаг его стал еще увереннее и длиннее. Он шел по лугу: серо-черная фигура и оранжевый огонек сигареты в бесцветном зимнем воздухе.

– Это же Берти. И у меня есть, что ему надо, – повторил Ози, но было видно, что и он только хорохорится.

От недоброго предчувствия Эдмунду стало не по себе. Он бы рванул через луг к дому, но было уже поздно.

– Эд-мунд!

Приподняв крышку чемодана ровно настолько, насколько это требовалось, Ози заглянул в него, вытащил русскую ушанку, швырнул ее Эдмунду и показал на голову:

– Не говори.

Эдмунд нахлобучил шапку и отступил за спины своих новых приятелей. Ноги в резиновых сапогах будто распухли и онемели, от промерзшей, жесткой, как каска, шапки пахло соляркой.

Вблизи Берти вовсе не выглядел таким уж страшным – не намного старше остальных, не слишком высокий и казавшийся ниже из-за слишком большого пальто, – но к тому моменту, когда он подошел к костру, мальчишки сбились в дрожащую молчаливую кучку. Кучка эта непроизвольно попятилась, тесня Эдмунда к огню, и только Ози, старавшийся сохранять напускное равнодушие, остался на месте, отдельно от остальных. Именно к нему, словно не замечая прочих, и направился Берти. Негромко, чтобы не слышали другие, он спросил о чем-то, и Ози передал ему клочок бумаги. Прочитав неразборчивые комментарии Ози, Берти не выказал ни удовлетворения, ни недовольства, но бумажку сложил и убрал под пальто.

– Was hast du fьr mich?[61]

Вопрос стал сигналом к сцене, в которой Ози пожимал плечами, махал руками и качал головой, а потом ткнул большим пальцем за спину, словно указывая на воображаемого сообщника, который-то его и подвел. На середине этого неубедительного представления – даже Эдмунд подумал, что Ози напоминает вертлявого червяка, – Берти выбросил вперед руку и схватил мальчишку за лицо. Все произошло так быстро и так близко, что Эдмунда замутило от страха.

Высвободившись из тисков и стряхнув оскорбление, Ози в одно мгновение обратился в услужливого метрдотеля и указал на костер, как указывают на лучшее место в ресторане. Берти подошел к подвешенному над ямой животному, внимательно на него посмотрел, а потом сердито повернулся ко всем:

– Wir essen Esel wдhrend die Briten Kuchen essen![62]