Книга Белый танец - Рита Навьер

Комсорг вышел вперёд. У меня вновь тоскливо сжалось сердце, но я тут же сама себя одёрнула: нашла время и место! Да и вообще, нечего…

Раечка вслед шёпотом его напутствовала: Володя, расскажи…

Он казался очень серьёзным. Хмурился. Оглядел всех бегло и неожиданно уставился на меня. Несколько секунд он молча смотрел долгим, тяжёлым взглядом так, что у меня даже горло пересохло. Что уж говорить о сердце, которое, как обезумевшее, рвалось из груди.

Не выдержав в конце концов его взгляда, я склонила голову. Больно на него смотреть, до сих пор больно… В горле запершило. Я сглотнула и вдруг услышала его тихое и отчётливое:

– Это я сжёг журнал…

Я вскинула на него ошарашенный взгляд – мне послышалось?

Но комсорг в наступившей тишине снова повторил, уже громче и твёрже:

– Журнал сжёг я.

На меня он больше не смотрел.

Звенящая тишина вдруг разорвалась гулом и восклицаниями: как это так? Не может быть! Володя! Почему? Ты не мог!

Затем фразы и слова слились в единый гул, заглушаемый набатным стуком сердца. Или же просто в голове у меня всё смешалось от потрясения. Я ничего не понимала. Я не понимала его, но задыхалась от нахлынувшего острого, щемящего чувства…

Глава 33. Володя

Спустя месяц

– Вань, ну, может, как-то получится у тебя в школу заехать? – уговаривала отца мама. – Всё-таки выпускной у Володи. Что они там без тебя не справятся? Володе ведь медаль будут давать. Хоть погордимся вместе.

– Погордимся?! – тотчас вспылил отец. – Да уж, тут есть, чем гордиться. Ты не понимаешь? Твой сын сжёг журнал! Я еле замял это дело. Ты хоть представляешь, сколько пришлось бегать, просить, унижаться, чтобы твоего сына из комсомола не турнули и всё осталось шито-крыто. Да я от стыда лицо прячу, когда встречаю тех, кто в курсе его выходки.

Мама пролепетала в ответ, мол, какой стыд с его-то должностью, но больше отца не звала.

Я в их препирания не вступал. И хорошо, что его не будет. Я хоть дышать смогу свободно.

Вообще, я бы и сам с удовольствием не пошёл на этот дурацкий выпускной. На меня и правда все теперь поглядывали как на слегка умалишённого. Даже потом на устном экзамене по истории никаких вопросов не задавали. Оттарабанил строго по билету и до свидания.

Боялись, наверное, что я расстроюсь и ещё что-нибудь сожгу.

Я же, когда меня терзали – зачем да почему, отговорился четвёркой, которую незадолго схватил на контрольной по физике. Бред, конечно, но что ещё мне было сказать?

Что умирал, глядя, как Ракитину распинали? Как сердце рвалось от одного взгляда на её перепуганное лицо? Или что я полгода отчаянно пытался её не замечать и все силы тратил на то, чтобы не смотреть в её сторону? Ну нет, пусть уж лучше будет «четвёрка» и вердикт: сбрендил наш комсорг на почве своей непогрешимости.

Одна Оля Архипова отказывалась верить:

– Это не мог быть ты. Ты, наверное, Ракитину выгораживаешь. Зачем?

– Никого я не выгораживаю.

– Но…

– Ой, давай не будем. Меня и так уже заклевали.

На самом деле, в тот момент, на собрании, было даже немного смешно – никогда я ещё так сильно не удивлял людей. Прямо готовая сцена для «Фитиля». Вовек не забуду эти лица, особенно Раечкино.

А вот дома уже было не до смеха… Собственно, ничего неожиданного. Я сразу знал, что так оно и будет.

Отцу позвонили почти сразу после собрания. Я уже вернулся из школы, сидел в своей комнате, слышал телефонный звонок и ждал. И морально готовился.

Кстати, это правда – ожидание страшнее наказания. Пока ждал, аж пот холодный прошиб, а когда отец орал на меня и бил – уже почти всё равно было. Правда, на другой день еле с кровати поднялся и пришлось пару дней пропустить, но это уже мелочи.

– Зачем ему этот выпускной? – брюзжал отец. – Осрамился перед людьми, пусть дома теперь сидит до самого отъезда.

– Ну, нет! – не уступала мама. – Люди будут думать, что мы прячемся от стыда, это в сто раз хуже. Ещё больше будут сплетни распускать. Лучше прийти как ни в чём не бывало. И потом, я Володин выпускной ни за что не пропущу. Я его так ждала.

***

На выпускной вечер нас с матерью довёз отцовский водитель. Я-то, конечно, хотел своим ходом, но мама пожелала подъехать на карете: как в таком платье и с такой причёской идти пешком?

Школьный двор к тому моменту был запружен – не протолкнуться. Все нарядные, смеются, с цветами и шариками. Девчонки все в светлых платьях – прямо ярмарка невест.

Зря, кстати, отец переживал. Никто не шептался и пальцем на меня не показывал, словно никому и дела уже не было до того происшествия.

Даже Раечка, которая последние три недели на меня обиженно дулась, кинулась радостно нам навстречу: ах, Володя! Ах, Галина Ивановна! Такой день! Я смеюсь и плачу!

Я поискал в толпе взглядом Ракитину. Не нашёл. А вдруг она вообще не придёт? От одной мысли стало сразу тоскливо.

После того собрания я с ней по-прежнему не разговаривал. Она, конечно, подошла ко мне потом, спасибо сказала. Я буркнул: «Не за что», и отошёл. Ну не могу я с ней нормально разговаривать, как с другими девчонками. Может, и хотел бы, да не могу. С любой другой очень запросто могу болтать о чём угодно и чувствую себя легко, а с ней даже просто стоять рядом – это такое напряжение, что, кажется, всё тело аж гудит.

Ну и не хочу я, чтобы она подумала, что из благодарности теперь должна со мной общаться. Пусть знает – ничего не должна.

Но повидать её хотелось. Очень хотелось, аж сердце дрожало. Последний раз ведь. Отец сказал, что постарается живо уладить там у себя какие-то неурядицы, чтобы поскорее уехать. Я, честно говоря, сам ещё умом не осознал, что это всё, последний день и конец. Школьной жизни конец, нашим встречам конец, этой мой одержимости тоже конец.

Хотя тут не уверен. Когда я Ракитину не вижу, я, может, и дышу свободнее, но сердце всё равно болит. И думаю о ней ничуть не меньше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ И сейчас думаю. Мама что-то говорит, куда-то меня тянет, а я только глазами по толпе шарю. Почему её нет?