Книга Дом последней надежды - Екатерина Лесина

Ничего не понятно.

Я закрыла глаза и открыла.

С домом позже разберусь, а пока…

Комната.

Небольшая.

Мебель… а вот мебели почти нет. Пол застлан плетеными циновками. Пара ширм. Рисунки на рисовой бумаге… Откуда я знаю, что на рисовой? А вот знаю, и все. Это моя матушка увлекалась, а у меня таланта не хватало.

И усидчивости.

Искусство ти-куэй, рисунка одной линией, требует терпения и сосредоточенности, а я же, Иоко из рода Танцующей цапли, всегда была удручающе непоседлива.

Не отвлекаться.

Подставка с драконом.

Меховые одеяла, от которых пованивало, и чистили их, выходит, давненько. Пара деревянных башмаков у двери… и сама-то дверь отнюдь не из дерева сделана, как и внутренние стены. Бумажные? Пусть и зачарованная бумага, но все-таки…

Безумие.

Где я оказалась?

— Зеркало, — велела я, и девочка — надо-таки узнать ее имя — послушно метнулась к плоскому длинному сундуку, который я сперва и не заметила. Она откинула крышку и вытащила длинный футляр, который с поклоном протянула мне.

Зеркало было прямоугольным.

На витой кованой ручке, изображавшей двух танцующих цапель, на раме его переливались алым полированные камни.

— Госпожа, — голосок девочки дрогнул. — Исиго уверяет, что вы выздоровеете и ваша красота к вам вернется.

Она из рода зверошкурых, и отец ее входил в сотню, что охраняла самого наместника. Так, во всяком случае, утверждала потаскушка, приведшая девчонку в дом. И попросила за нее недорого, всего-то три серебряных.

У меня в тот день было хорошее настроение, да и служанка нужна была. Я слышала, что зверошкурые выносливы и почти не нуждаются во сне, что же касается натуры их, то оно и к лучшему.

Зверям несвойственно притворство.

А почтительности я ее научу… научила.

Но как ее зовут?

Позже.

Мое лицо… я ведь была красавицей, славная Иоко, единственная наследница золотых дел мастера, последний цветок на древе рода.

Ах, какие на меня возлагали надежды!

И смерть отца нисколько не изменила матушкиных планов. Она сама готовила меня к первому выходу. Покрывала лицо рисовой пудрой тончайшего помола, подводила глаза черной краской, чтобы казались они больше и выразительней.

Рисовала губы алым.

Она обернула мои бедра шелком с вытканными на нем цаплями, символом нашего рода, а после помогла облачиться в праздничный наряд из алой материи…

На меня смотрела женщина.

Еще не старая, но уже не юная. Она была, пожалуй, по местным меркам и хороша, но я коснулась пухлых губ. Мультяшное какое то личико с остреньким подбородочком, со скулами высокими… а глаза те же узкие, восточного разреза, только цвет ярко-голубой, неестественный.

— Не стоит переживать. — Мне опять поднесли чашу с отваром. — Вот увидите, все будет хорошо…

Отвар был горек.

И от этой горечи слезы из глаз хлынули.

От горечи, и только.

Я видела сны.

Сны о чужой жизни, такие яркие, такие настоящие.

Круглые зонтики из все той же рисовой бумаги, расписанные змеями и лотосами. Узкая дорожка, что вилась у подножия огромных деревьев, и кроны их, переплетенные друг с другом.

Нежные бело-розовые цветы.

Ветер, что срывал лепестки, укладывая их мне под ноги.

Не мне, но прекрасной Иоко из рода Цапли…

Круглый камень, что чешуя невиданного зверя. И деревянные подошвы башмаков стучат по нему, выбивая собственную музыку.

Я иду.

И матушка держится чуть позади.

Она примерила черное томэсоде,[1] которое украшено пятью гербами-камон, а ниже пояса расшито мельничными колесами и черепахами, подвязав его желтым поясом. Она спрятала волосы под вдовий убор.

И зонтик взяла простой.

Благочестивая вдова из хорошего дома. А я… не я, но Иоко.

Ее фурисодэ[2] расшито цветами, и пояс-оби стягивает тонкую талию, подчеркивая хрупкость юной невесты. Лицо ее набелено, а брови выведены черною краской. Мамина оннасю[3] долго колдовала над ее лицом, чтобы выглядело оно достойно.

Это высокое искусство.

Одно неловкое прикосновение кисти способно из благородной дамы сделать презренную юдзё.

Кружево света ложится на зонт, украшенный цветущей ветвью. Это опасно, быть цветком среди цветков, легко остаться незамеченной, но не ей… мне.

Горбатые мостики.

И тени других невест, которым посчастливилось получить приглашение от Наместника. Мы проходим мимо них, исподволь разглядывая роскошные их наряды. Иные завораживают, особенно то белое, которое надела Ноноки, единственная дочь военачальника ЮЦиня… шелк, расшитый серебром, есть ли что прекраснее?

И сама она…

Но Иоко усмиряет ревность, не позволяя низменному этому чувству отразиться на лице. Она раскланивается с Ноноки вежливо и степенно, получая в ответ снисходительный кивок. Лицо Ноноки прекрасно. Оно округло, как полная луна, правда, поговаривают, что смугловато, и потому пудры ей приходится использовать куда больше, чем другим невестам, но ныне… ныне она совершенна.

А вот Кибэй, дочь состоятельного торговца, нехороша.

Нет, ее фурисодэ дорого и сделано самыми лучшими мастерами, но все же… бледно-лиловый оттенок и аметисты… чересчур вызывающе. Да и цапли — не самый удачный рисунок.

Серебряный оби стискивает талию, которой нет, а лицо кажется маской.

Определенно ни одна оннасю не способна исправить уродства чужой крови. А все знают, что благородная Ки не столь уж благородна. И потому лицо ее вытянуто, а глаза круглы, как у коровы. Но отцовское состояние столь велико, что многие закроют глаза на этот недостаток.

Звенят крохотные колокольчики в прическе.

Кружит ветер душистые волны из лепестков, и благородные невесты, лучшие из лучших, гордость и краса провинции Кысин, прогуливаются по дорожкам запретного сада.

За ними ведь наблюдают.

И Иоко ощущает на себе внимательные взгляды. Она останавливается у пруда с огромными золотыми карпами. Хорошее место. Здесь растет каменная ива, чьи ветви длинны и покрыты полупрозрачными листьями.