Книга Петербургские доходные дома. Очерки из истории быта - Екатерина Юхнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Районы, ранее похожие на улочки второстепенного уездного города, теперь почти ничем не отличаются от центральных. В августе 1903 года писатель С. Р. Минцлов записывает в своем дневнике: «Строительная горячка, несколько лет охватившая Петербург, продолжает свирепствовать. Везде леса и леса; два-три года тому назад Пески представляли собой богоспасаемую тихую окраину, еще полную деревянных домиков и таких же заборов. Теперь это столица. Домики почти исчезли, на их местах, как грибы, в одно, много в два лета, повыросли громадные домины; особенно быстро похорошела третья Рождественская. Замечательно и то, что иные дома стоят еще без дверей и окон, из них тянет, как из погребов, сыростью и холодом, а уже в газетах пестреют объявления о сдаче квартир в них. Нарасхват идут!»
Смешанный дом: первый этаж — каменный, а второй — деревянный на Малой Итальянской. Акварель Ф. Ф. Баганца. 1860-е гг. Фрагмент
В июле 1904 года С. Р. Минцлов возвращается к этой теме: «Старый Петербург все уничтожается и уничтожается… Нет ни одной улицы почти, где бы старые двух- и даже трехэтажные дома не ломались; теперь на их месте возводятся новые кирпичные же громады».
Быстрые изменения облика города, происходившие в последней четверти XIX века и в начале ХХ века, крайне негативно воспринимались современниками. От восторженного пушкинского признания «Люблю твой строгий стройный вид» постепенно к концу века формируется ужас от каменного Петербурга:
Почему так тяжело ощущали себя петербуржцы в слишком каменном, как им казалось, Петербурге? Мне кажется, причина в том, что провинциал, попадая в большой город, очень остро ощущал и переживал контраст по сравнению с оставленным где-то укладом жизни.
Вот как об этом поведал И. А. Гончаров в «Обыкновенной истории»: «Александр подошел к окну и увидел одни трубы, да крыши, да черные, грязные, кирпичные бока домов… и сравнил с тем, что видел, назад тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно. Он вышел на улицу, посмотрел на домы — и ему стало еще скучнее: на него наводили тоску эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянутся одна за другою. „Вот кончается улица, сейчас будет приволье глазам, — думал он, — или горка, или зелень, или развалившийся забор“, — нет, опять начинается та же каменная ограда одинаковых домов, с четырьмя рядами окон. И эта улица кончилась, ее преграждает опять то же, а там новый порядок таких же домов. Заглянешь направо, налево — всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома, камень и камень, все одно да одно… нет простора и выхода взгляду: заперты со всех сторон, — кажется, и мысли, и чувства людские также заперты. Тяжелы первые впечатления провинциала в Петербурге. Ему дико, грустно…»
Ах, сердце тебя не знает,
Каменный Петроград!
Я помню, как пахли стружки
И глухо звенел топор;
Здесь после ночной пирушки
Крушили смолистый бор,
Здесь плотничьи пел он песни,
Рубанком ровняя струг.
Воскресни же, воскресни,
Деревянный Петербург!
Самым лучшим для строительства считался кондовый сосновый лес, росший на сухих возвышенных местах. Такой лес дольше не подвергался гниению, «не потел», как говорили в старину. Дома, построенные из кондового леса, стояли по 150–200 лет.
Заготавливался лес зимой. Обычная длина бревен 9 аршин (6,5 метра), довольно часто использовались шестиаршинные бревна (почти 4,5 метра), изредка встречались бревна в 12 аршин (8,5 м). Срубленные и ошкуренные бревна подвозили на санях по два-три бревна к замерзшим рекам, складывали в штабеля, а весной на баржах привозили в города. К возведению домов приступали весной и в начале лета, когда дерево было «живое» — в соку, смолистое. К этому времени в города направлялись артели плотников.
В XIX веке все городские дома возводили уже на фундаменте. После установки нижних венцов (от трех до пяти) для предохранения от сырости изнутри и снаружи их засыпали землей или глиной и обшивали жердями, горбылем или плохим барочным лесом. В передней и задней стенках этих завалинок обязательно делали сквозные отдушины (продухи) для проветривания подполья. Осенью их закрывали, а весной — открывали. Обычно подполье занимало все пространство под домом, но если дом был большим, то подполье делалось только под передней частью избы. Лаз в подполье находился около печи.
Деревянные дома на Бассейной улице (современная ул. Некрасова). Акварель Ф. Ф. Баганца. 1860-е гг.
После оборудования подполья в венец врубали три балки. Это обычно были толстые (сантиметров в 40) сосновые обтесанные бревна. Пол настилали из горбин (то есть колотых бревен) «по ходу» — от дверей к окнам, поперек балок. Чаще пол делали двойным: поперек балок настилали черновой пол из горбыля, сверху его засыпали в лучшем случае сухими опилками с золой, но нередко — просто строительным мусором, а затем настилали чистый пол из досок.
В венцах на расстоянии аршина от пола, на уровне 6–8-го венца, выпиливались проемы для окон. Их размер по высоте делали в 3–4 диаметра бревна. Через 3–4 венца выше окон укладывались параллельно балкам пола матицы, на них настилался потолок. Высота жилых помещений деревянных домов обычно равнялась 2,2–2,5 метра. Пазы потолка на чердаке заливались глиной, а потом засыпались землей, как правило, — с кострищ от обжига угля. Такая земля ценилась за легкость и отсутствие микроорганизмов, способствующих гниению.
Обычный доходный дом с деревянными наличниками и ставнями на углу Малой Итальянской и Надеждинской улиц (современные ул. Жуковского и Маяковского). Акварель Ф. Ф. Баганца. 1860-е гг.
