Книга Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

За воротами дома под старым вязом прятался молодой путник. Невероятно худой, с болезненно-бледным лицом, он что-то шептал себе под нос, утирая рукавом текший со лба пот.

В голубом небе не было ни облачка, лишь неспешно парил черный коршун, вычерчивая круги расправленными крыльями. Время от времени сухо шелестел от ветра плющ, обвивающий каменную ограду, — и тогда казалось, что рядом проползала змея.

Путник нерешительно подошел к воротам и с опаской начал вглядываться вовнутрь дома. Пес на него не реагировал и все также дремал под каменной лестницей. Путник, продолжая что-то бормотать, бесшумно развернулся и, покачиваясь, пошел вдоль каменной ограды. То ли от тени старого вяза, то ли от отблеска зеленого плюща его лицо стало бледнее прежнего. Поднявшись на заросший сорняком холм, он сел и рассеянно посмотрел себе на ноги — его новые ботинки были сильно испачканы красной глиной.

«Может, вернуться в Хамян?» — горько, чуть не плача, усмехнулся путник.

Дело в том, что в Хамяне в первую брачную ночь он бросил невесту и бежал в Тонён.

«Бес попутал. И зачем я сюда пришел?» — Он не переставал спрашивать себя об этом с тех пор, как пришел в Тонён.

Наконец оторвав от ботинок свой бессмысленный взгляд, путник поднял голову. Обхватив колени руками, он стал смотреть, как далеко в порту прибывали и отбывали рыбацкие судна, суетливо сновали люди. Слева, внизу от него, на просторном дворе Себёнгвана муштровали солдат. Путник перевел взгляд на дом Боннёна. В этот момент из дома вышла служанка, неся за спиной ребенка, подвязанного нежно-розовым стеганым одеялом. Безлюдной тропинкой служанка направилась к селу и вскоре пропала из вида.

Вдруг из дома Боннёна раздался отчетливый звук отбивания белья[11]. Путник тут же вскочил и, скользя, кубарем скатился по склону холма. Пес, лизавший лапу, насторожился и залаял. Звук отбивания белья прекратился. Сидящая на бамбуковой террасе женщина осторожно глянула во двор.

— Сукджон! — во двор, отряхивая с себя пыль, вошел путник.

От удивления женщина широко раскрыла глаза и на какое-то время застыла в растерянности. Пес, широко расставив лапы, остервенело залаял.

— Няня! — пронзительно прокричал путник.

Женщина отложила палку для отбивания белья и поспешно поднялась.

— Няня! — на этот раз путник позвал жалобным голосом.

Женщина, подобрав подол темно-синей юбки, испуганно скрылась в комнате.

— Сукджон! — взмахнув рукой, закричал навзрыд путник.

Ответа не последовало. Дверь комнаты оставалась неприветливо закрытой.

— Кто там?

Наконец, откуда-то с заднего двора, вытирая о подол руки, вышла старая няня и снизу вверх стала рассматривать мужчину. Тот стоял как вкопанный.

— Не может быть! Не вы ли тот самый молодой господин из Гамеголя? — няня отогнала захлебывающегося от лая пса и подошла поближе к мужчине. — Ой, беда-беда. Хозяин скоро вернется, уходите сейчас же, а то не миновать беды! — Няню слегка передернуло, как будто по ней пробежали мурашки.

Сукджон, жена Боннёна, была родом из Хамяна. Мать ее умерла при родах, и няня воспитывала ее с рождения. Старая няня прекрасно знала, как Сукджон полюбил сын Гамегольского богача Сон Ук. Полюбил так, что заболел душою. Их чуть было не поженили, но при гаданиях выяснилось, что линия судьбы Сукджон гораздо сильнее линии Ука, и свадьба была расстроена. Судьба девушки была решена в доме господина Пака: ее отправили в Тонён и там выдали замуж за овдовевшего Боннёна, а Сон Ука отправили к родственникам матери в Сеул.

— Уходите восвояси. С ума вы сошли что ли? Что будет, когда хозяин вернется? Да уходите ж вы быстрей, подобру-поздорову! — Няня попыталась вытолкать Сон Ука в спину. Как только она подумала о нездоровых подозрениях Боннёна в верности жены и его непредсказуемом поведении при этом, ее спина покрылась холодным потом.

— Няня, я ведь тоже женился, — выговорил, как в бреду, Ук, — в первую же брачную ночь я, ну это… убежал. Так захотел ее увидеть, только один раз, так захотелось, хотя бы разочек! — Из его глаз покатились крупные слезы.

— Как дитя, сглупили, значит. Так когда ж вы из Сеула-то приехали? — сочувственно оглядывая плачущего мужчину и не зная, как поступить, няня только цокала языком, одновременно передумывая сотню беспокойных мыслей.

Сон Ук не ответил на ее вопрос.

— Дайте только разочек взглянуть на Сукджон. Клянусь, что до самой смерти я больше никогда не появлюсь в этом доме. Думаете, что я с ума сошел? Смешно, да? И все равно я хочу ее увидеть, — умоляя, он схватил костлявые нянины руки.

— Что ж вы такое говорите-то! Может ли такое быть-то? Это не ваша судьба. Забудьте ее и живите спокойно. Госпожа теперь жена Кима, вам обоим еще жить да жить. Говорю вам, забудьте ее и оставьте все как есть. Со временем все пройдет.

Пока няня уговаривала и успокаивала Ука, послышалось:

— Ну и жара! Фу!

У входа в дом стоял Боннён. Ударом ноги он распахнул ворота. Лицо няни в один миг исказилось от страха.

— Кто это?! — взревел Боннён.

Сон Ук попятился в сторону. Ужас охватил его, и он мгновенно перелетел через ограду, как птица.

— Хватай его! — заорал Боннён.

Слуга Джи Соквон, державший колчан со стрелами и не знавший, как поступить, растерянно сорвался с места и побежал за Уком.

— Кто это?! Кто этот подонок?! — Налитые кровью глаза уставились на кормилицу.

Та съежилась, и с ее лба градом покатился густой липкий пот.

— Кто это?! Я спрашиваю! Что за подонок?!

— Э… это Га-гамегольский го-господин… — У нее не было и секунды, чтобы придумать хоть какую-нибудь отговорку.

— Гамегольский господин? — глаза Боннёна загорелись. — Да я его!

Не снимая обуви, он направился прямо в комнату жены. Деревянный пол скрипел и содрогался от его шагов.

— Где эта паскуда?! — взревев, как разъяренный зверь, он с грохотом вышиб ногой дверь в комнату жены. — Ну? Признавайся, откуда у тебя этот любовничек?!

На глянцевый, как опал, лоб Сукджон обрушился гневный взгляд Боннёна. Как ни странно, в его глазах горело нескрываемое наслаждение.

Сукджон невозмутимо подняла голову на разъяренного Боннёна:

— Это уж вы слишком! — нисколько не смутившись, без малейшего испуга, холодно осудила она мужа.

— Ы-ха-ха-хат… Паскуда! Я своими глазами видел, а ты из меня слепца сделать вздумала?! — Боннён затрясся в сильнейшем припадке смеха, его глаза налились кровью: — Щ-щас же горло перережу! Ну? Говори! Говори быстро!

— Мне не жаль моей жизни, только не обвиняйте несправедливо, — без малейшего колебания в голосе и не меняя позы, спокойно произнесла Сукджон, нисколько не уступая мужу.