Книга Убийство в стиле «ню» - Александр Аннин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марк Шагал прозанимался у Пэна два месяца. Но как только он научился правильно держать кисть и пользоваться красками, то вышел из-под диктата Иегуды Пэна. В работах Шагала стали появляться фиолетовые тона, которые Пэн воспринял как дерзость. Но не мешал ученику. Просто объявил, что Шагал отныне может не платить за обучение.
Почему вдруг такая милость? Да не милость это была вовсе. Таким образом Пэн давал понять Шагалу, что у них разные пути в искусстве. Понял это и сам Шагал. Он сказал матери: в школе Пэна мне «ни купить, ни продать». То есть – я там не нужен и мне никто не указ. Реализм – не моя стезя.
И Шагал ушел из студии Пэна, хотя наставник готов был бесплатно предоставлять ему краски и холсты, а семья Шагалов бедствовала.
Семья Шагалов в Витебске. Марк – второй справа
…Постепенно Михаил Минкин начинал понимать, почему советская власть так благоволила Иегуде Пэну. В отличие от своего ученика Марка Шагала, Пэн всю жизнь был приверженцем академической манеры письма. Его картины из бедного еврейского быта были понятны всем и каждому, потому власти и одобряли творчество престарелого художника.
Иегуда Пэн. Дворик.
Как известно, Сталин не любил и не понимал новаторов от искусства. В первые годы своего правления он не трогал художников. Не мешал развиваться супрематизму, модернизму и прочим левым направлениям в искусстве. Но в конце двадцатых в партийной прессе была развернута широкая и яростная полемика о месте художника в пролетарском государстве. Те, кто писал в манере, далекой от классической, оказались, мягко говоря, не в почете. В лучшем случае – в эмиграции. Как Марк Шагал.
Минкин стал в задумчивости рассматривать картины Иегуды Пэна. Хорошие картины, без выкрутасов и новомодных изысков. Реалистичные. Таким и должно быть искусство, прав товарищ Сталин, думал помощник прокурора. Пролистал он и стопку этюдов, среди которых было немало привлекательных женских лиц.
Взгляд помощника прокурора упал на дверцу в углу мастерской, которую он прежде как-то не заметил. Минкин подергал ручку – заперто.
Горбаленя тревожно наблюдал за приезжим начальством.
«Что там?» – грубо спросил Минкин Горбаленю.
«Прошу вас, не заходите туда, товарищ начальник, – взмолился Горбаленя. – Не смотрите!»
«Вы что себе позволяете? Немедленно откройте!», – приказал Минкин.
Горбаленя был вынужден подчиниться. Минкин вошел и остолбенел. Стены небольшой комнатушки были сплошь увешаны портретами обнаженных женщин. То есть голых абсолютно.
Стоя перед картинами, Горбаленя объяснял Минкину, кто из здешних прелестниц на них изображен. Получалось так, что жены чуть ли не всех витебских чиновников перебывали в мастерской Пэна, чтоб увековечить себя в костюме Евы. Мол, старик скоро помрет, и тогда портрет можно будет купить у наследников…
«К нему даже из Минска приезжали женщины позировать, – добавил Горбаленя. – Была какая-то безумная мода на такие бесстыдные портреты, которые делал Пэн».
«Как же вы допустили такое безобразие в вашем городе?» – грозно спросил Минкин.
Горбаленя принялся оправдываться. «Мы вызывали Пэна на допрос в НКВД, и он сказал, что женщины позируют ему одетыми, и он при помощи своего искусства раздевает их уже на холсте. Мол, стиль есть такой в живописи. Называется «ню». Не могли же мы его за это посадить. К тому же Пэн эти картины не демонстрировал».
Иегуда Пэн. Обнаженная натура
«А женщин допрашивали?» – поинтересовался Минкин.
«Их мужья допрашивали, – усмехнулся Горбаленя. – Слухи-то до мужей доходили… Так все эти женщины тоже в один голос заявляли, что не раздевались догола».
«И вы в это верите?» – спросил Минкин.
«Не знаю», – честно ответил Горбаленя.
Старший лейтенант Горбаленя вырос в Витебске, хорошо знал местную жизнь. Он поведал Минкину, что у них в Витебске вообще долгое время творилась какая-то вакханалия среди художников. Не искусство, а просто безумие, не иначе. Сейчас-то, к 37-му, из маститых один только Пэн остался, да и того убили. Остальные еще в начале двадцатых разъехались – кто в столицы, кто за границу.
А в первые годы после революции во всей стране было не сыскать города, где одновременно работало бы столько художников, сказал Горбаленя.
Осенью 1918 года здешним уполномоченным комиссаром по делам культуры стал Марк Шагал. Мандат ему выдал сам Луначарский. И Шагал, пользуясь властью, созвал в Витебск десятки художников левого направления. Он обещал им хорошее жилье, паек, свободу творчества… Тогда все это очень много значило.
Шагалу, по словам Горбалени, было мало его комиссарства. И он тогда же, осенью 1918 года, открыл в Витебске Высшее народное художественное училище.
Сам Шагал называл свое училище Витебской Академией Искусств. Здесь преподавали такие крупнейшие мастера авангардного искусства, как Лисицкий, Ермолаева, Пуни, Богуславская. Витебск на короткое время превратился в главный центр художественного авангарда.
Преподаватели Народного художественного училища. Витебск, 26 июля 1919 года. Сидят слева направо: Эль Лисицкий, Вера Ермолаева, Марк Шагал, Давид Якерсон, Иегуда Пэн, Нина Коган, Александр Ромм. Стоит делопроизводительница училища
Шагал был в упоении от своего комиссарства. Он писал тогда же: «Город Витебск зашевелился. В этой провинциальной дыре с почти стотысячным населением раскачивалось многосаженное революционное искусство».
Марк Шагал. Прогулка. 1918 год
Шагалу поручили украсить город к первой годовщине октября. И он развернулся во всю ширь. Стены домов и заборы расписывались причудливыми сюжетами, выполненными по эскизам Шагала. За это десяткам художников был обещан дополнительный паек.
Витебский живописец Ромм так вспоминал предоктябрьские дни 1918 года: «Десятка два художников всех рангов – от Юдовина и Бразера до каких-то неведомых учителей рисования – день и ночь мажут саженные плакаты. Шагал, надменный, парадный, повелительный, расхаживает среди них с наполеоновской осанкой, с маузером в деревянной кобуре. Он глубоко презирает их – и как европейская знаменитость, и как начальство. Заставляет себя упрашивать дать эскизы, но потом дает сразу десяток. Старик Пэн со страхом посматривает на своего величественного ученика».
