Книга Вечная отличница: В школе арабских танцев - Михаил Оселедчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альберт лукаво сверкнул глазами и закружил ее в танце…
Забавно, что мужчины всегда считают себя хозяевами положения, мелькнуло у Ксюши. Даже такой умный человек, как Альберт, полагает, что главный сейчас он. А на самом деле — просто играет написанную для него роль в ее спектакле. Эх, мужчины! Права была Милка — ничего сложного. Главное — правильно выбрать жирного червяка, наживочку. Ксения скосила глаза и глянула в собственное декольте: неплохо, совсем неплохо. Будь я мужчиной… О!
Тут настроение у нее испортилось. Одно дело декларировать свое святое женское право иметь любовника, а другое — реально решиться и допустить до своего навеки погрязшего в супружеской верности прекрасного белого тела чужого мужика. Пусть даже такого привлекательного. А… будь что будет. Поплывем по течению, а там поглядим.
Ксения чуть прикрыла глаза. Ее тело расслабилось в надежных крепких объятиях партнера и отдалось музыке. Если у мужчины такие нежные и сильные руки, то и во всем остальном он должен быть очень неплох! От таких фривольных мыслей Ксения слегка покраснела, удивляясь сама себе: что с ней? Еще пару часов назад она ни за что бы не поверила, что способна воевать на баррикадах! Да здравствует Че Гевара! И Кастро в придачу!
Они грациозно скользили по паркету, Альберт сиял, ловя любопытные взгляды сослуживцев. А Ксения просто не обращала на них внимания. Ей была в радость новая яркая одежда, пьянящее чувство свободы, близость мужчины, который ей нравился. Впервые за много лет она была довольна собой.
Ксения происходила из так называемой «приличной семьи». Понятие это в нашей стране смысл имеет не совсем определенный, но тем не менее для всех понятный. Другое дело, что приличная семья — не всегда счастливая. Впрочем, за порогом дома об этом никто никогда ничего не знает.
Ее отец был веселым человеком, родом из донских казаков, шумным, талантливым, энергичным. В тридцать пять он уже стал доктором и профессором, звездой математики, которому прочили звание академика. Студенты и аспиранты молились на него. На лекции Кузьмина сбегались со всех факультетов, поскольку он обладал огромным ораторским и педагогическим даром: самые сложные вещи умел изложить понятно и непринужденно.
И в семье с ним было легко. Он обожал гостей, застолье, подарки. А больше всего любил свою маленькую дочку, с удовольствием возился с ней: купал, играл, читал ей книжки. Уже лет с четырех отец брал Ксюшу с собой на лекции, сажал в уголке аудитории, давал лист бумаги и карандаши. И говорил:
— Нарисуй мне медведя, который ловит рыбу у водопада!
Ксения к отцовским заданиям относилась ответственно. Полтора часа ребенок сосредоточенно пыхтел, пытаясь представить себе медведя, водопад, рыбу и то, как медведь ее поймал. К концу занятия она изображала некий замысловатый пейзаж. Отец сосредоточенно рассматривал рисунок и требовал пояснений: какой породы зверь — гризли, бурый или гималайский? Где находится водопад? Какую рыбу поймал медведь? Как ему это удалось?
Ксюша старалась ответить как можно точнее, чтобы угодить папе. Тот, внимательно выслушав, резюмировал:
— Молодец, дочка! Ты у меня талант! Будущий Микеланджело!
Рисунок тут же демонстрировался коллегам по кафедре и студентам. Все хвалили девочку и говорили что-нибудь приятное.
Потом отец брал ее на руки или сажал на плечи. Они шли гулять, затем оправлялись в кафе, где ели летом мороженое, а зимой торт. С отцом Ксения чувствовала себя на седьмом небе.
Но наступало время возвращения домой. Оба скучнели, как школьники, прогулявшие уроки, и ожидали неизбежного возмездия за несколько часов безоблачного счастья и свободы.
Бабушка и мама были женщинами ослепительной красоты, которую окружающие практически не замечали из-за вечно кислого выражения их лиц и поджатых губ. Обеих всецело занимало соблюдение приличий и бесчисленных правил, которые дамы сами же устанавливали. В доме не позволялось смеяться, громко разговаривать, бегать, петь. Полагалось вести себя достойно: прямо сидеть, на все спрашивать разрешения, молчать, пока к тебе не обратились, выполнять все, что велено, и самое главное, не иметь своего мнения. Отец, уважавший острое словцо, прозвал жену и тещу «их кислейшества».
Ксения, любившая читать исторические романы, часто думала про себя, что в прошлой жизни бабушка и мама точно служили унтер-офицерами, нещадно муштровавшими бесправных солдат. С ними девочка чувствовала себя злосчастным новобранцем, впереди у которого беспросветные двадцать пять лет суровой службы.
Все стороны жизни были строго регламентированы, поэтому в доме царила беспросветная скука. Домработница Клаша единственная из всех категорически отказывалась подчиняться домашнему уставу, причем увольнения нисколько не боялась. С Ксюшиной бабушкой она познакомилась еще во время войны, когда та совсем молодой попала в их деревеньку в эвакуацию. Изнеженная горожанка погибала от голода и суровости деревенского быта и выжила только благодаря Клаше. Та искренне удивлялась никчемности городских. Когда пришло время возвращаться в Москву, Ксюшина бабушка уговорила Клашу поехать с ней. Та, недолго думая, согласилась. Стояли голодные времена, да и надежды выйти замуж в деревне не было никакой. Из мужиков и парней, ушедших на фронт, не вернулся ни один.
В Москве Клаше жених тоже не сыскался, зато житье в большом городе пришлось по вкусу. Пришло время, она вынянчила Ксюшину мать, а потом и саму Ксюшу. Отца Ксении она приняла сразу и безоговорочно, а к чудачествам своих дам относилась с грубоватым, но трезвым деревенским юмором.
И Ксении, и отцу мать и бабушка без конца выговаривали по любому пустяку. Клаша тут же комментировала:
— Оно ж правильно! Серега чего знает? Он же простой профессоришка! Всякими там биномами мозги запудрил! А они училки, первоклашек гоняют! Они ж умнее и об жизни все понимают правильно! А Ксюха — вообще еще тварь бессмысленная, строить да поучать ее надобно. А то ишь моду взяла: на пятерки учится да книжки цельными днями читает! А надо мамку с бабкой слушать! Те все на свете знают, как положено!
Бабушка с мамой страдальчески касались пальцами висков и восклицали:
— О Господи, Клаша, ну что вы говорите! Это невозможно!
— И то верно! — не оставляла им Клаша последнего слова. — Ну, что я, дура деревенская, неотесанная, умного-то ляпнуть могу? Так, несу блажь по темноте своей! Даже вкуса овсянки на воде не разумею! И капусту сырую на обед жрать не хочу! Все меня по тупости природной на борщ да котлеты с картошечкой жареной тянет!
— Клаааша! — плачущим тоном тянули поборницы порядка и приличий.
— Так, болтаю себе, бурчу под нос, норов показываю. А ну Серега, Ксюха! Айда на кухню! Пусть они свою муть смакуют, а я вам нормального харча отвалю: мяса с картошкой да с соленым огурцом, киселя да пирога деревенского!
Сергей смеялся, брал дочку под мышку и шел на кухню, в Клашины заповедные угодья. Та, привычно ворча, накладывала полные миски исключительно вредной, но при этом ужасно вкусной еды, и с удовольствием наблюдала, с каким аппетитом они все это уплетают. Иногда под настроение домработница наливала себе и Сергею по стопочке ледяной водки «для аппетиту».