Книга Трон фараона - Эмилио Сальгари

— Говори! — сказал взволнованно Меренра. — Но прежде всего — скажи: если я фараон, то почему…

— Почему до сих пор я оставлял тебя жить в пустыне, оставлял тебя в уверенности, что ты — безродный сирота, сын бедного пастуха? Ты хочешь задать этот вопрос? Да, так?.. Потому, — отвечу я тебе, — что ты — сын Тети, великого Тети, основателя Третьей династии[4], а Тети не правил в Мемфисе уже почти одиннадцать лет. Тети погиб, и погиб дом его, и все ближние его, кроме тебя, первенца — сына и наследника трона фараонов.

— Я хочу, я страстно хочу верить тому, что ты, Оунис, поведал мне! — полным волнения голосом воскликнул юноша.

— Но мои слова не укладываются в твоей душе, не проникают в твое сознание? — отозвался седой жрец задумчиво. Помолчав мгновение, он продолжал: — Вот что, дитя мое! Ты и не обязан верить мне на слово. Но я дам тебе непреложные, неоспоримые доказательства того, что все, сказанное мной, верно. Люди могут ошибаться; я — человек, значит, могу ошибиться и я. Но боги — покровители и хранители Египта — ошибаться не могут. Когда минует эта ночь и светозарный бог Ра[5], окруженный другими богами, проплывет все двенадцать областей царства мрака, ведя борьбу с духами тьмы, и наконец, победив Великую Змею Апоп[6], торжественно поднимется над горизонтом, — я поведу тебя к статуе великого Менесат, к той, устами которой говорит его дух. Ты знаешь сам, Менее говорит только тогда, когда его вопрошает человек, в жилах которого течет хоть капля божественной крови — крови бога Ра. На твой зов должен откликнуться из замогильных стран великий Менее, в противном случае ты — не потомок первого владыки Египта, божественного Ра, и его правнука Осириса, правившего Египтом четыреста лет и породившего последнего бога-фараона, славного деяниями Хора[7].

Но этого испытания будет еще не достаточно: оно докажет только то, что ты — потомок Ра. Есть другое, которое скажет, что тебе предстоит занять древний трон фараонов. Это — чудо с бессмертным цветком фараонов, с цветком, который, как сам ты знаешь, может казаться мертвым хотя бы тысячи лет, но смерть и тление не касаются, не могут коснуться его, и он оживает, раскрывает свой чудный венчик, если… если рука потомка Ра прольет на него хотя одну каплю влаги.

Завтра ты исполнишь обряд над таинственным, вечным цветком и получишь последнее доказательство правоты моих слов. Их три: огненный меч на небе, предвещающий смену владыки Египта, голос Менеса[8], признающего своего потомка, и знак цветка вечности!

В это мгновение его взор остановился на мистическом урее, золотой змее, подобранной юношей вечером этого дня на берегу Нила. Меренра, до сих пор прятавший свою находку в широких складках своего одеяния, теперь достал урей и пристально глядел на него затуманившимися глазами.

— Урей! — воскликнул словно пораженный ударом меча в сердце старый жрец. — Урей, и в твоих руках? Откуда? Где достал ты этот священный символ власти фараона над жизнью и смертью? Кто дал его тебе?

— Я… нашел его! Там, на берегу, в траве! — ответил Меренра.

— Ты нашел? На берегу? Так близко от этой пещеры, служащей нашим убежищем? Но тогда… тогда, значит, здесь был или сам фараон-узурпатор, похититель престола, истребитель рода Тети, или кто-нибудь из членов его дома. И, стало быть, им известно, где скрываемся мы. Они открыли тайну, которую я так ревниво берег столько лет! Они знают, кто ты и кто я.

Старик в страшной тревоге метнулся к стене и сорвал с нее остро отточенный меч, а затем — один из висевших поблизости щитов из буйволовой кожи. В мгновение ока он уже стоял у входа в пещеру, готовый своей грудью защищать безмолвного Меренра.

— Разве урей не мог быть потерян никем, кроме фараона? — спросил юноша.

— Нет! — коротко ответил все еще взволнованный жрец.

— А если его потеряла… женщина?

— Женщина? — удивился Оунис. — Постой! Ты на днях говорил о какой-то девушке? И этот царственный знак ты видел украшающим ее чело? Говори скорее! Говори все, помни, что от этого зависит, быть может, твоя участь, даже сама твоя жизнь!

— Да! Та, которую я видел, — сказал тихим, подавленным голосом Меренра, — носила урей на своих пышных кудрях.

— Она была одна?

— Да. Но потом к берегу подплыла раззолоченная барка с рослыми гребцами-нубийцами и четырьмя воинами в блестевшем золотом вооружении. Она, эта девушка, была хороша, как ясный день, как греза ночи. И… она исчезла, как сон…

Оунис, напряженно слушавший каждое слово юноши, отошел от входа в пещеру, повесил щит на стену, положил меч на свое ложе так, чтобы оружие было под рукой, и потом подошел к погрузившемуся в тяжелое раздумье Меренра.

— Что для тебя она, эта женщина, которую ты никогда не видел раньше и, быть может, никогда не встретишь больше? Не скрывай! Я давно вижу, что ты ходишь, как потерянный, что тревожен стал твой сон, что потеряла золотой покой душа твоя! Словно зачарованный, бродишь ты, будто ища кого-то беззаветно дорогого, по берегу Нила, и твой затуманенный взор устремлен туда, куда убегают говорливые волны отца Нила, туда, к Мемфису!

— Ты прав, мудрый! — ответил со вздохом Меренра. — Что она для меня — я не знаю. Но я знаю, что ее лучезарные очи действительно сожгли мою душу, и она унесла с собой и мой сон, и мой покой! Я тщетно стараюсь отогнать от себя думы о ней: ее волшебный образ стоит передо мной ночью и днем, во сне и наяву. Ее светлая улыбка манит меня. Ее серебристый голос властно зовет меня. Куда? Не знаю. Может быть, в волны Нила! Я не говорил тебе всего. Я… я ведь ее спас, когда ее чуть не растерзал хищный крокодил, и она, беззащитная, беспомощная, полумертвая, лежала, как надломленная былинка, как священный цветок лотоса, в моих объятиях, и ее голова покоилась на моей груди, а ее рука обвивала мою шею. У меня она искала защиты и спасения, и я спас ее, и тогда… И тогда она ушла от меня!

— Ты любишь ее, Меренра?

— Больше жизни, Оунис!

— Несчастный! Она — дочь фараона! Меренра вскочил как ужаленный.

— А я? — вскричал он. — Разве ты не сказал мне только что, будто я — сын фараона? Разве ты не обещал мне, что мне будет принадлежать трон Тети, трон фараона? Так что же? Разве я не достоин этой девушки? Разве ее унизит любовь Меренра?

Юноша стоял перед старым жрецом, сверкая глазами.