Книга Повседневная жизнь тамплиеров в XIII веке - Жорж Бордонов

Для мелких сельских господ и зажиточных горожан — если угодно, среднего класса — открывались еще более заманчивые перспективы. Если Церковь обещала полное отпущение грехов, то она же, тонкий знаток человеческой натуры, не запрещала крестоносцам и стяжание земных почестей и материальных благ, разумеется, за счет неверных. Мелкой знати Крестовый поход давал возможность завладеть землями и крепостями, выкроить для себя несколько добрых фьефов, короче говоря, подняться по феодальной иерархической лестнице. Что касается князей, крупных феодалов, хозяев провинций, в пределах своих территоррш завладевших почти что королевскими прерогативами, то их амбиции были пропорциональны их важности. Отсюда проистекало их соперничество, начинавшееся буквально на другой день после одержания ими первых побед, отсюда поспешность, с какой они старались прибрать к своим рукам укрепленные города с богатыми землями, сразу же превращавшиеся в почти что независимые государства. Таковыми были Эдесса, Антиохия, Триполи.

Для мыслящих людей, стратегов и политиков, глав государств, основной целью было покорение ислама. Не без труда вытесненные с французской территории, мусульмане продолжали удерживать половину Иберийского полуострова, территорию, на которой практически непрерывно шла война. К востоку от Европы их натиск концентрировался против Византийской империи в процессе ее дезинтеграции. Вонзить острие копья во фланг исламского мира означало одновременно облегчить положение Византии и не допустить того, чтобы мусульмане, рано или поздно, обходным путем, через север, вторглись в Европу, в Италию, в самый Рим. По этой причине папа римский неоднократно обращался с призывами к рыцарям и наемникам оказать свои услуги василевсу. В Клермоне же папа высказался еще более откровенно: «И вправду есть настоятельная нужда в том, чтобы вы поспешили отправиться на помощь вашим братьям, живущим на Востоке и имеющим великую потребность в поддержке, которую вы столько раз во всеуслышание им обещали. Турки и арабы, как, несомненно, многие из вас слышали, устремились против них, вторглись в пределы Романии, до того самого места в Средиземноморье, которое именуется проливом Святого Георгия, все больше и больше расширяя свои завоевания в землях христиан…» (Фульхерий Шартрский. История Крестовых походов). Здесь, в исходной точке Крестового похода, на самом высоком уровне речь шла об отвоевании земель, некогда принадлежавших византийскому императору и завоеванных мусульманами, земель, под коими подразумевались Святые места. Однако само собой выходило так, что большинство крестоносцев и не подозревали о существовании византийского императора, подчиняясь действию лишь одного побудительного мотива: отвоевать Иерусалим, помолиться у Гроба Господня, пройти босыми ногами путь Христа на Голгофу. Ибо в конечном итоге все перечисленные выше основания не должны приводить к забвению той истины, что главной движущей силой Крестового похода оставалась вера. Вера столь живая и действенная, что в момент оглашения римским понтификом своего патетического воззвания она обратила мирных прихожан в воинов Христовых, смиренных, миролюбивых пилигримов — в пилигримов воинствующих. Воспламеняя сердца, она вдруг сделалась динамичной и воинственной, увлекая за собой в дальний путь бесчисленные толпы. По правде говоря, это стихийное воспламенение сердец стало возможным потому, что идея Крестового похода уже витала в воздухе. Европа, выходившая из состояния анархии, продолжавшейся целые века, начинала осознавать собственную силу и, как обычно бывает в подобных случаях, испытывала потребность в экспансии. Чем истреблять друг друга в конфликтах из-за ничтожных территорий, лучше раздвинуть границы, выплеснуть наружу столько нерастраченных сил! Тексты свидетельствуют, что в то время рассматривался и этот аспект вопроса. Отправляя воинственное мелкое дворянство и авантюристов всех мастей сражаться за Святую Землю, очищали общество; и вместе с тем Христову воинству предоставлялась возможность для искупления собственных грехов и даже для обретения райского блаженства — вдвойне выгодное предприятие.

Была и другая разновидность крестоносцев, достаточно своеобразная для того, чтобы уделить ей особое внимание: итальянские судовладельцы и крупные торговцы, венецианцы, генуэзцы и пизанцы, падкие на всякого рода наживу, не ведавшие угрызений совести и усматривавшие в Крестовом походе лишь нежданную возможность для проникновения на рынки Востока, для учреждения доходных филиалов и, наконец, для обеспечения себя морскими гаванями. Эти нувориши хотя и оказывали существенные услуги, однако из соображений выгоды, а в период упадка Иерусалимского королевства они не останавливались перед разжиганием там междоусобных войн, дабы защитить собственные коммерческие интересы.

Есть еще один вопрос, заслуживающий особого внимания: изнанка крестоносного движения, так сказать, его человеческий аспект. Решение принято, великий момент коллективной эйфории миновал, и человек оставался один на один с самим собой и родными, столкнувшись с конкретными гнетущими проблемами, несмотря на гарантии, объявленные Церковью. В самом деле, надо было экипироваться, вооружиться, собрать деньги для содержания себя во время похода. Надлежало уладить свои дела с расчетом на собственное длительное отсутствие и на предполагаемое возвращение. Надо было также найти в себе достаточно мужества, дабы сдержать обещание (данное, быть может, несколько опрометчиво, о котором, быть может, уже успел пожалеть), дабы отказаться от привычного, пусть и стеснительного, заурядного (а потому и подтолкнувшего к мысли об отъезде) существования, но главное — расстаться с дорогими людьми. Монах Фульхерий Шартрский, будущий капеллан короля Иерусалимского, был свидетелем таких расставаний. Он глубоко прочувствовал эту драму. Его искреннее сопереживание проявилось в следующих строках:

«О, сколько соединенных сердец разорвалось от скорби, сколько вырвалось вздохов, пролилось слез, исторглось стонов… Прощаясь, муж объявлял жене точный срок своего возвращения, уверяя ее, что, если жив будет, вновь увидит свою страну и ее саму через три года, препоручая ее заботам Всевышнего, нежно целуя ее и обещая ей вернуться. Но она, не надеясь более свидеться с ним, убитая горем, не в силах стоять на ногах, почти бездыханная падала на землю, оплакивая милого друга, словно тот уже был мертв, хотя теряла его живым. А тот, словно человек, не знавший чувства жалости (хотя жалость и переполняла его сердце), выказывая твердость и крепость духа, удалялся, оставаясь внешне безучастным к слезам своей супруги, детей и друзей».

Кто хочет получить законченное и углубленное представление о реальном умонастроении крестоносцев, узнать, из какого теста они обычно лепились и что в них скрывалось под экзальтацией, впечатляющими жертвами и военными подвигами, понять их скрытую драму, тот должен внимательно присмотреться к надгробию, сохранившемуся в церкви кордельеров в Нанси[1], на котором изображены лежащими в обнимку старый Гуго де Водемон и его жена Аделин. Еще больше, чем свидетельство монаха Фульхерия, эта скульптура потрясает нас своей простотой, своей достоверностью. Гуго отправился в Крестовый поход, на войну, прихватив с собой своих крепких лошадей и оруженосцев. И он тоже обещал своей супруге Аделин возвратиться через три года. Шел год за годом, все его товарищи вернулись домой, не принеся о нем никаких вестей. Считали, что его уже нет в живых. Однако по прошествии четырнадцати лет он объявился, но не воинственным сеньором, а мирным паломником, живущим подаянием, передвигающимся пешком, ценой огромных страданий. После долгих размышлений Гуго сделался противником насилия и не помышлял ни о чем более, кроме как о простой милости — возвратиться на родную землю, к своей жене! По смерти обоих супругов сельский ремесленник высек их двойное изображение из куска местного грубого камня. Он — в потрепанном и дырявом облачении паломника, в неважной шапке с наушниками, в износившихся от долгой ходьбы башмаках, с сумой и посохом. Она — в длинной монашеской сутане, с волосами, заплетенными, как у девушки, в косы (трогательная деталь!), выбивающиеся из-под накрахмаленного чепчика. Они тесно прижались друг к другу, крепко обнявшись, как это делали при жизни, руки на плечах, руки на торсе. Короче говоря, гениальный художник увековечил самый момент их встречи после долгой разлуки. Узнавая друг друга в конце долгого пути, находя не увядшей великую нежность, которую они не переставали испытывать друг к другу, несмотря на разлуку и терзания, а может быть, как раз по причине этого, они точно слились в единое тело, не в силах более расстаться, оторваться друг от друга. Именно эти мысли и чувства внушает грубый резец. Стойкая и нежная душа крестоносца обнажается и трепещет в крупицах этого камня. Нет послания более многозначительного, более неистового в братской любви среди тех, что нам оставили Средние века.