Книга Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

– Как можно делать такие глупые сравнения! – сказала моя мать со слезами на глазах. – Я не разбила ничьей семьи. Я вышла за тебя замуж с согласия твоих и моих родителей. Я не замышляю гибели империи.

Тогда настала очередь отца рассердиться.

– Я запрещаю, – он делал при этом ударение на каждом слове, – повторять эти позорные сплетни! Будущей императрице вcepoсcийcкой вы и все члены императорской семьи, включая наследника и его супругу, должны и будете оказывать полное уважение! Это вопрос конченный!»[13]

Михаил Николаевич не зря упомянул наследника и его супругу. Именно они, а особенно Мария Федоровна, были самыми непримиримыми противниками княгини Юрьевской. Александр узнал о свадьбе своего отца только через полтора месяца, причем далеко не первым.

Александр II, желая хоть как-то наладить отношения со старшим сыном, пригласил его с семьей к себе в Крым. Хотел как лучше, а получилось даже не как всегда, а гораздо хуже. Княгиня Юрьевская с детьми жила уже не в «тайном домике», как в былые годы, а в Ливадийском дворце. Царь пытался подружить свою жену и жену наследника, а заодно и их детей. Вполне нормальное желание. Но в итоге чуть ли не ежедневно возникали ссоры и выяснения отношений.

Мария Федоровна описывает этот своеобразный отдых в несколько истерическом и полном высокомерия письме к матери: «Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать… Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе, я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и государем разыгрывались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей. Помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней в присутствии всего общества он жестко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным»[14].

Кстати, Александр Александрович относился к детям Юрьевской, т. е. своим сводным братьям, гораздо лучше. Эти «незаконнорожденные отпрыски» вовсе не казались ему «ужасными». «Мальчик милый и славный и разговорчивый, а девочка очень мила, но гораздо серьезнее брата», – записал он в дневнике. Это, впрочем, ничего не значит. Просто Александр Александрович, будучи суровым со взрослыми, очень любил детей – и своих, и чужих. Но его впечатления от крымского отдыха были ничем не лучше, чем у жены. «Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать, так оно было грустно и тяжело!» – жаловался он младшему брату Сергею. Правда, тут же давал дельный совет: «Против свершившегося факта идти нельзя и ничего не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа́»[15]. Вскоре, однако, не выдержали нервы и у Александра Александровича. Венчания царю показалось мало, и он решил короновать свою ненаглядную Катю. Как морганатическая супруга она не имела прав и привилегий, положенных членами императорской фамилии. Но после коронации становилась уже не светлейшей княгиней, а императрицей. А ее дети – великими князьями.

Александр II вспомнил про Петра I, который тоже короновал вторую жену, и тоже, кстати, Екатерину. В Москву специально послали чиновника, чтобы покопался в архивах и выяснил все подробности той коронации. Он выяснил, но вернулся обратно уже после убийства царя.

По словам высокопоставленного сановника Куломзина, «наследник объявил императору, что если состоится коронация Юрьевской, он с женой и детьми уедет в Данию, на что последовала со стороны Александра II угроза в случае такого отъезда объявить наследником престола сына, рожденного от брака с Юрьевской, – Георгия»[16].

Звучит, конечно, дико. Ведь помимо Александра у царя было еще четверо сыновей от первого брака. При чем здесь Георгий? Но Анатолий Николаевич Куломзин – человек серьезный, видный государственный деятель и ученый, не доверять ему нет никаких оснований.

Скорее всего, царь, что называется, ляпнул сгоряча. Романовы, как правило, были вспыльчивы. Но тем не менее. Какими же были отношения царя со всеми своими законными детьми, если он мог сказать такое! Причем это была далеко не единственная угроза. Ближайший в то время соратник царя Лорис-Меликов рассказывал фрейлине Александре Толстой: «Однажды в порыве гнева государь даже заявил наследнику, что отправит его вместе с семьей в ссылку». «Положение наследника становилось просто невыносимым, – вспоминает Толстая, кстати говоря, двоюродная тетка и близкий друг Льва Николаевича. – И он всерьез подумывал о том, чтобы удалиться “куда угодно”»[17].

Трудно сказать, чем закончилась бы семейная распря. Конец этой истории положил Игнатий Гриневицкий. Брошенная им бомба оборвала жизнь царя-освободителя.

Смертельно раненого Александра II привезли в Зимний дворец. «Вид его был ужасен, – пишет присутствовавший при этом Александр Михайлович, – правая нога была оторвана, левая разбита, бесчисленные раны покрывали лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой – смотрел перед собой без всякого выражения». Только в этот трагический день – 1 марта 1881 года – члены семьи наконец поняли, что любовь княгини Юрьевской к Александру II была глубокой и искренней. «Княгиня Юрьевская вбежала полуодетая. Говорили, что какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать ее при входе. Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: “Саша! Саша!” Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыданиями».

Агония длилась 45 минут. Потом «лейб-хирург, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку.

– Государь император скончался! – громко промолвил он.

Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала, как подкошенная, на пол. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью»[18].

Александр Михайлович не приукрашивает. Мария Федоровна, еще недавно метавшая в княгиню громы и молнии, написала матери: «Вид горя несчастной вдовы разрывал сердце. В один момент вся неприязнь, что мы к ней испытывали, исчезла, и осталось только величайшее участие в ее безграничном горе»[19].