Книга Белый Крым. 1920 - Яков Слащев-Крымский

Однако была ли достигнута цель, которую ставил перед собою Яков Александрович, выпуская свою «константинопольскую брошюру»? Для ответа на этот вопрос следует задуматься, какой же могла быть эта цель. Разложения армии, которая, оказавшись за границей, якобы становилась исключительно орудием в руках иностранцев и «врагом России» (официальная слащовская версия после его переезда в РСФСР), по совести, трудно было достигнуть, восклицая: «…Русская Армия […] умереть не может и не должна!» Не стоит видеть в книге и свидетельство «смены вех», перехода на новые идейные позиции, тем более что и «сменовеховский» лагерь не признавал генерала «своим» (за двадцать номеров журнал «Смена Вех» лишь однажды, и то уже в феврале 1922 г., упомянул Слащова в более или менее положительном контексте, а его выступления января 1921-т попросту игнорировались): ведь Яков Александрович не выражал ни тени сомнения в необходимости борьбы против большевизма в ее целом или частностях, не предлагал менять курс, не противопоставлял идеи патриотизма — идее сохранения армии на чужбине (что прозвучит позже в его «московских» мемуарах). «Константинопольская брошюра» написана с прежних «белогвардейских» позиций и даже, если угодно, позиций еще более непримиримых, чем врангелевская (по Слащову, в ноябре 1920 г. следовало продолжать войну, а не эвакуироваться). Именно с такой точки зрения генерал считал Врангеля несостоятельным Главнокомандующим и призывал «общество» отказать ему в доверии на будущее. Удивительно ли, что призыв этот оказался обращенным в пустоту?

«“Последним Новостям” нужны были обличения Слащова, а правда им была не нужна», — писали в 1923 г. авторы «врангелевского» лагеря, однако в действительности парижской газете избравшего «новый курс» П.Н. Милюкова не нужен был ни разоблачительный пафос Якова Александровича, ни сущность упреков, высказанных им в адрес Главного Командования. Те общественные круги, которые не считали целесообразным поддержать Врангеля, в самом лучшем случае вздыхали: «И все эти жалобы, и интриги, и суды чести, — до чего это все эмигрантское, беспочвенное и безнадежное!» («Последние Новости»), а то и откровенно злорадствовали по поводу «ссоры двух “генералов” выпуска гражданской войны» (эсеровская «Воля России»). Позиция Слащова — за продолжение активной борьбы, но против признания ее вождем генерала Врангеля, — могла бы в будущем встретить поддержку радикально-монархических кругов, но в январе — феврале 1921 г. время для этого еще не наступило, и декабрьский номер берлинского «Двуглавого Орла» в редакционной статье, прославляя подвиг «горсточки храбрецов под водительством монархиста генерала Слащова» во время крымских боев, еще не противопоставлял ему «честного полководца генерала Врангеля», а называл эти имена в общем ряду. Способными понять и не осудить Якова Александровича, похоже, оказывались… только его недавние соратники и подчиненные, не под- дсрживавшие, впрочем, вызывающих действий опального генерала.

«Я не суд и не общество — я только бывший рядовой офицер Русской армии, но хочу сказать и Слащову, и обществу то, что я думаю о его книге, о той правде, которая в ней, и о том моменте, когда она была выпущена», — начинал брошюру «Ответ генералу Слащову-Крымскому» не раскрывший своего имени «поручик П. В-ов», подчеркивая далее, что книга, «ударяя по личности Врангеля, […] бьет по самой идее вооруженной борьбы с большевизмом, дискредитируя генеральство вообще», — и восклицая в надежде, что «снова раздастся трубный призыв»:

«За кем идти?

Ведь кроме Врангеля и Слащова, Армия никого не знает (явное преувеличение — как мы помним, не меньшей популярностью пользовался Кутепов. — А.К.).

Других имен, могущих объединить и спаять изверившихся во всех и всем солдат, — нет.

А ведь может настать час, когда Родина снова призовет своих измученных, но верных ей сынов к новой жертве, к новому бою за Веру и Отечество. […]

Надо протянуть друг другу руки, и тогда Армии, страдающей на чужбине, хотя [бы] морально станет легче нести тяжелую страду изгнания».

Незамеченные события

Традиционные изложения конфликта Слащова с Врангелем и последующего отъезда Якова Александровича в РСФСР не замечают или игнорируют и процитированный выше призыв, и отсутствие сколько-нибудь серьезной поддержки эмигрантской общественностью обличений Слащова. А между тем, трудно представить, чтобы все это не оказывало влияния на впечатлительного генерала; и если считать правдоподобным предположение, что безответные апелляции к ссуду общества» должны были его разочаровать, — появляются и основания не отвергать (как совсем недостоверные) сведения о новых шагах Слащова, направленных… к примирению с Главнокомандующим.

Газеты тех дней, уделявшие генеральскому конфликту немалое внимание, то и дело публиковали и явные сутки» в диапазоне от ареста Слащова до его отъезда из Константинополя в Сербию; поэтому отношение к газетной информации изначально не может не быть критическим. Однако нельзя и полностью отбросить заметку о «повинной генерала Слащова» (опубликована 6 марта), в которой утверждалось, что Яков Александрович обратился к Врангелю с «прошением о разрешении ему вернуться в ряды армии»: «…Ген[ерал] Слащов заявляет о полном раскаянии в своих поступках и выпадах против ген[ерала] Врангеля, объясняя это “раздражением голодного человека”». Менее чем через три недели появилось и сообщение о формировании им с отряда партизан своего имени», в другом печатном органе снабженное комментарием: По слухам, состоялось его примирение с ген[ералом] Врангелем». Некоторым основанием для доверия к этой информации могут служить два мемуарных свидетельства, которые, как представляется, следует считать независимыми.

Трудно предположить, чтобы генерал Н.В. Шинкаренко сорок с лишним лет спустя в Испании вспомнил крохотные заметки, промелькнувшие в парижской или берлинской газете в 1921 г., когда писал о Слащове: В Константинополе повел себялюбивую кампанию против Врангеля. Брошюры за своей собственной подписью. Потом устыдился, что ли, и выразил раскаяние». И еще меньше оснований не доверять однополчанину Якова Александровича еще по Мировой войне, полковнику Б.В. Сергееву, близко общавшемуся со Слащовым в Константинополе и позже, на страницах малотиражного полкового журнала, рассказавшему: «…Он считал, что нельзя складывать оружия, а нужно бороться и бороться. Он не хотел считаться с общей усталостью. Проект с высадкой (десантом на территорию Советской Республики. — А.К.), с началом партизанщины, — вот чем он был занят».

Последним свидетельством конкретизируется беглое упоминание об «отряде партизан», по времени совпавшее с появлением весной 1921 г. известий о массовых восстаниях против большевиков в районе Одессы — местности, где Слащов успешно воевал в 1919-м и которую считал предпочтительной для развития боевых операций в 1920-м. История донесла до нас реакцию члена Русского Совета В.В. Шульгина на это известие: Шульгин просил у Врангеля «генерала с именем», чтобы «составить в Одессе правительство», — а на вопрос Главнокомандующего «кого вы имеете в виду?» — с жаром отвечал: «Генерала Слащова. Я знаю все ваши возражения. Но у него — имя!»

Из «проектов с высадкой», однако, ничего не вышло, и приходилось как-то существовать дальше. Будучи исключенным со службы в декабре, Яков Александрович действительно остался, как он писал, «по типичному беженскому выражению, “без пиастров”», не имея надежды ни на какое, сколь угодно мизерное, жалованье. Полковник Сергеев вспоминал, что генерал был вынужден даже продать золотой эфес наградного оружия (как характерно, что не клинок!). Однако к лету 1921 г. Слащов добился субсидии константинопольского представительства Всероссийского Земского Союза (называли сумму в 2000 турецких лир); интересно, что возглавлявший Земский Союз А.С. Хрипунов в конце июля призывал армию к «распылению, организованному по общему плану»… вместе с П. Юреневым, чья «проврангелевская» позиция в декабре так дорого обошлась Слащову. Тогда же генерал переезжает из Константинополя («квартал Везнеджилер, улица Де-Руни, дом Мустафа-Эффенди») «на “угол” Босфора и Черного моря […] в имение Мемет-паши», где организует «сельскохозяйственную колонию».