Книга Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон

Когда я вернулся в гостиницу, дверь была закрыта. Я пожалел, что не взял у хозяина ключ. Ведь я обещал гостям никого не беспокоить, а теперь не миновать кого-нибудь разбудить. Будь я уверен, что хасидская[18] синагога еще существует, я бы пошел туда, там всю ночь есть люди — кто поет псалмы и благодарения, а кто сидит над Талмудом и изучает «Йома» и «Критот»[19]. Ни на что не надеясь, я на всякий случай протянул руку к двери, но, как только я ее коснулся, она вдруг открылась. Хозяин, видно, заметил, что новый гость еще не вернулся, и не стал запирать входную дверь.

Я вошел на цыпочках, чтобы не потревожить спящих. Не был бы я в туфлях, мои шаги вообще бы никто не услышал, но на улицах было грязно, а я от рождения чистюля, поэтому кое-кто, видимо, уловил шум, потому что в постелях заворочались.

Свеча жизни горела на столе[20] посреди большой комнаты, и талит с молитвенником лежали рядом. Сладкий запах стоящего в печи повидла наполнял воздух. Долгие годы не пробовал я этого повидла, и теперь запах спелых слив, смешанный с запахом печи, сразу вызвал в моей памяти те давние дни, когда моя мать, светлая ей память, намазывала мне это сливовое повидло на хлеб. Негоже, конечно, в ночь поста размышлять о съестном, но запахом съестного Тора даже в Судный день не запрещает наслаждаться.

Появился хозяин, молча показал мне мою кровать и оставил дверь моей комнаты открытой, чтобы я мог раздеться при свете. Я закрыл за ним дверь и лег. Свеча жизни освещала мою комнату. Или, может, не освещала, а мне только казалось, что освещала. Я сказал себе — ну, сегодня тебе не уснуть, обязательно заявится тебя пугать либо резиновая рука Резиновича, либо деревянная нога Баха. Но стоило мне лечь, как сон тут же сморил меня и я уснул. И скорей всего, спал без сновидений.

Глава третья

Между молитвами

Полтора часа как рассвело. В воздухе еще пахло утренней свежестью, и очистительный ветер несся над городом и его развалинами — тот ветер, что всегда веет над еврейскими домами утром Судного дня. Я шел медленно, убеждая себя не спешить: большинство людей не встают так рано, не то сон настигнет их потом во время молитвы.

Когда я вошел в синагогу, там уже вынимали из Ковчега свитки, чтобы читать Тору. Оба свитка, и тот, что был в руках кантора, и тот, что был предназначен для завершающего чтения, не имели ни корон, которые обычно надевают в праздничные дни, ни иных украшений[21] — все дорогие вещи, сделанные из чистого серебра руками мастеров, прибрала в дни войны к рукам австрийская казна, купить на них оружие, и Тора осталась без украшений. Грустно торчали из свитков их палки, эти дерева жизни, волнуя сердце своей выцветшей краской. Смотри, как скромен Царь царей, Всевышний, будь Он благословен, — сказал о Себе: «Мое серебро и Мое золото»[22], — а сейчас не оставил Себе даже толики серебра, дабы украсить им святую Тору.

Надеюсь, не сочтется мне за грех, если я скажу, что большая часть из вызванных подняться к чтению Торы не показались мне заслуживающими этой чести в Дни трепета. И почему это их решили так уважить в такой святой день? Не правильнее ли было умножить уважение к Небесам и вызвать к Торе людей богобоязненных, изучающих Святое Писание? А может, эти, вызванные сейчас, купили себе такую честь за большие деньги? Но нет, и пожертвования их были не так уж велики, и вообще мне показалось, что эта честь их не так уж и взволновала.

По правде сказать, я не из тех, кто непрестанно сравнивает нынешние дни с днями минувшими. Но когда доводится видеть, как незначительные люди все чаще занимают место больших, а бездеятельные — места энергичных, становится жаль нынешнее наше поколение, которое не видело Израиль в его былом величии и полагает поэтому, что у Израиля никогда величия и не было.

Какой-то старик — видно, из последних старцев Большой синагоги — начал читать Тору. Начал громко, напевно и со слезами в голосе, словно оплакивал не только смерть потомков Аарона[23], о которой читал, но и кончину всех своих сверстников, всех детей своего поколения. Но поскольку я еще не становился сегодня на утреннюю молитву, то решил, что лучше будет все-таки помолиться в нашем старом Доме учения[24].