Книга Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Доля правды в этом есть — у меня был случай убедиться, — сказал Ягер, — но, думаю, Лодзь следует взять. Мы немедленно получим преимущество, достаточное, чтобы оправдать нападение. Помимо всего прочего, это передовая база ящеров. Чем я буду оправдываться, если обойду этот город?

— Как там говорят англичане? На пенни мудрости да на фунт глупости! Это о вас, если вы начнете снова ваши игры с евреями, — отвечал Мордехай. — Вам нужно, чтобы мы работали с вами, а не против вас. Неужели вам мало досталось от средств массовой информации после того, как весь мир узнал, что вы творили в Польше?

— Меньше, чем вам кажется, — сказал Ягер ледяным тоном, и лед этот предназначался Мордехаю. — Многие, кто слышал об этом, не верят.

Анелевич закусил губу. Он знал, что Ягер говорит чистую правду.

— По вашему мнению, они не верят потому, что не доверяют сообщениям ящеров, или потому, что думают, что люди не могут быть такими злодеями?

На это Гюнтер Грилльпарцер снова выругался и приказал часовому, который привел Мордехая в лагерь, повернуть винтовку так, чтобы ствол ее смотрел в сторону еврея.

Генрих Ягер вздохнул.

— Вероятно, и то и другое, — сказал он, и Мордехай оценил его честный ответ, — хотя «отчего» и «почему» сейчас особого значения не имеют. А вот «что» — это важно. Если, допустим, мы обойдем Лодзь с севера и с юга, а ящеры врежутся в одну из наших колонн за пределами города, фюрер не очень порадуется этому.

И он закатил глаза, чтобы дать понять, насколько далеко он зашел в своем допущении.

Единственное, что Адольф Гитлер мог сделать радостного для Анелевича, — это отправиться на тот свет, и лучше, чтобы это произошло еще до 1939 года. Тем не менее еврейский лидер понял, о чем говорит Ягер.

— Если вы, полковник, обойдете Лодзь с севера и юга, я обеспечу, чтобы ящеры не смогли организовать серьезной атаки на вас.

— Вы в состоянии это обеспечить? — спросил Ягер. — Вы по-прежнему можете сделать так много?

— Я так считаю, — ответил Анелевич. В голове мелькнуло: «Я надеюсь». — Полковник, я не собираюсь говорить о том, чем вы обязаны мне… — (Конечно, он не собирался говорить об этом, он просто уже об этом говорил), — но хочу сказать, между прочим: то, что я добыл тогда, смогу добыть и теперь. А вы?

— Не знаю, — ответил немец.

Он взглянул на кастрюлю с варевом, достал ложку и миску, отмерил порцию. И, вместо того чтобы приняться за еду, протянул алюминиевую миску Мордехаю.

— В тот раз ваши люди кормили меня. Теперь я могу покормить вас. — Спустя мгновение он добавил: — Это мясо куропатки. Мы подстрелили пару штук нынче утром.

Анелевич, поколебавшись, зачерпнул ложкой еду. Мясо, каша или ячменные зерна, морковь и лук — все это он проворно проглотил.

Закончив, он вернул миску и ложку Ягеру, который протер их снегом и взял порцию для себя.

Жуя, немец проговорил:

— Я поразмыслю над тем, что вы мне сказали. Я не обещаю, что все получится, но сделаю все, что в моих силах. И что я еще скажу, Мордехай: если мы окружим Лодзь, вам стоит выполнить ваше обещание. Доказать, что сотрудничество с вами полезно, убедить ценностью того, что вы сообщите. Пусть люди, стоящие надо мной, захотят попробовать сотрудничать с вами снова.

— Понимаю, — ответил Анелевич, — но это относится и к вам. Добавлю: если после этого дела вы проявите вероломство с вашей стороны, то вам не понравятся партизаны, которые появятся в ваших тылах.

— Я понимаю, — сказал Ягер. — Чего бы ни хотели мои начальники… — Он пожал плечами. — Я уже сказал, что сделаю все, что в моих силах. По крайней мере, я даю вам слово. А оно стоит дорого.

Он тяжело уставился на Анелевича, словно вызывая его на возражение.

Анелевич не принял вызова, и немец кивнул. Затем тяжело выдохнул и продолжил:

— В конце концов, войдем мы в Лодзь или обойдем ее, значения не имеет. Если мы захватим территорию вокруг города, он все равно падет, раньше или позже. И что произойдет потом?

Он был совершенно прав. При таком раскладе будет только хуже, а не лучше. Анелевич отдал ему должное — волнение его казалось искренним. А Гюнтер Грилльпарцер, казалось, готов был расхохотаться. Впустите группу солдат, таких как он, в Лодзь и увидите, что результаты не обманут ваших ожиданий.

— Что произойдет потом? — Мордехай тоже вздохнул. — Просто не представляю.

* * *

Уссмак занял кабинет командира базы, ставший теперь «его» кабинетом, — но до сих пор сохранял раскраску тела, положенную водителю танка. Он убил Хисслефа, командовавшего гарнизоном на этой базе, в регионе СССР названном «Сибирь». Уссмак подумывал, не означает ли «Сибирь» по-русски «сильный мороз»? Большой разницы между ними он не видел.

Вместе с Хисслефом погибло много его ближайших подчиненных, их убили остальные самцы, которых охватило бешенство после первого выстрела Уссмака. Во многом выстрел и последовавший взрыв бешенства были вызваны имбирем. Если бы у Хисслефа хватило ума разрешить самцам собраться в общем зале и там громко пожаловаться друг другу на войну, на Тосев-3 и в особенности на эту гнусную базу, то он, скорее всего, остался бы в живых. Но нет, он ворвался, как буря, намереваясь разогнать их, не считаясь ни с чем, и вот… его труп, окоченелый и промерзший — вернее, в этой сибирской зиме жутко окоченелый и жутко промерзший, — лежит за стенами барака и дожидается более теплого времени для кремации.

— Хисслеф был законным командиром, а вот ведь что случилось с ним, — проговорил Уссмак. — Что же тогда будет со мной?

За ним не стоял авторитет тысячелетней императорской власти, заставлявший самцов выполнять любые приказы почти инстинктивно. А значит, либо он должен быть абсолютно прав, приказывая что-либо, либо ему придется заставлять самцов на базе повиноваться ему из страха перед тем, что случится с ними при неповиновении.

Он раскрыл рот и горько рассмеялся.

— Я тоже мог бы стать Большим Уродом, правящим не-империей, — сказал он, обращаясь к стенам.

Они должны править, опираясь на страх, — у них ведь нет традиций законной власти. Теперь он испытывал симпатию к ним. Всем нутром он чувствовал, как это трудно.

Уссмак открыл шкаф, в который был встроен рабочий стол Хисслефа, и вытащил сосуд с порошком имбиря. Это был «его» порошок, слава Императору (Императору, против офицеров которого он восстал, хотя и старался не думать об этом). Он выдернул пластиковую пробку, высыпал немного порошка на ладонь и, высунув длинный раздвоенный язык, принялся слизывать, пока весь порошок не исчез.

Веселое настроение пришло сразу же, как это бывало всегда. Отведав имбиря, Уссмак чувствовал себя сильным, быстрым, умным, непобедимым. Разумом он понимал, что ощущения на самом деле были всего лишь иллюзией, исключая разве только обострение чувств. Когда он вел свой танк в бой, он воздерживался от имбиря до возвращения: ведь когда вы чувствуете, что вы непобедимы, а на самом деле это не так, — шансы быть убитым увеличиваются. Он видел, как много раз это случалось с другими самцами, и старался вспоминать об этом пореже.