Книга Аполлон Григорьев - Борис Егоров

К дому примыкали сад и довольно большой двор, где были и конюшня (отец стал держать пару лошадей), и коровник — корова приносила хозяевам свежие молоко, сливки, масло. Отец, видимо, поправил свое положение в чиновничьем мире — покупка дома с усадьбой тому верное доказательство.

В феврале 1822 года Александр Иванович поступил в Московскую казенную палату, а в ноябре, значит, вскоре после рождения Аполлона, стал штатным секретарем 2-го Департамента Московского городового магистрата. В 1842 году, в год окончания Аполлоном университета, отец все еще служил в этой должности, имея чин 9-го класса — титулярного советника (который давал право лишь на личное дворянство, а не на потомственное). Видимо, вскоре он вышел на пенсию, так как в московском адрес-календаре на 1846 год его уже нет в числе служащих.

Материальная жизнь семьи в тридцатых годах уже наладилась. А.А. Фет, пять лет (1839—1844) проживший на хлебах у Григорьевых, застал Александра Ивановича уже в достаточном довольствии: «Жалованье его, конечно, по тогдашнему времени было ничтожное, а размеров его дохода я даже приблизительно определить не берусь. Дело в том, что жили Григорьевы, если не изящно, зато в изобилии, благодаря занимаемой им должности. Лучшая провизия к рыбному и мясному столу появлялась из Охотного ряда даром. Полагаю, что корм пары лошадей и прекрасной молочной коровы, которых держали Григорьевы, им тоже ничего не стоил».

Крепостной дворни у Григорьевых было вначале четыре человека: кучер Василий, его жена Прасковья (старшая нянька и кухарка; она была вольной, но, овдовев, вышла по страстной любви за непутевого Василия и тем самым сама себя закрепостила), слуга Иван, младшая нянька и горничная Лукерья, да еще в дом были взяты из деревни дети, специально для Полошеньки — почти ровесник ему Ванюшка и чуть постарше Марина. Когда отец стал более зажиточным, он еще купил повара Игнатия. Лукерья тогда стала женой повара.

Жизнь родителей шла почти в обломовском духе, если не считать службы Александра Ивановича и потому необходимости приноравливаться к часам. Вставал хозяин рано, в начале восьмого, вскоре вставала и Татьяна Андреевна. Иван ставил самовар, Лукерья шла одевать и обувать Полошеньку (вот уж где была чистая обломовщина: мальчика одевали до тринадцатилетнего возраста). А когда Аполлон подрос, как вспоминал Фет, он уже сам будил родителей: садился в зале за рояль и сонатами заменял будильник. Семья собиралась в столовой, пила чай, Аполлону отец наливал большую кружку и клал немыслимо много сахару.

Затем Василий запрягал пару и отвозил хозяина в магистрат, а к двум часам, если только не было чрезвычайных происшествий (приезд начальства, ревизии и т. п.), привозил домой. Иногда, и довольно часто, Александр Иванович возвращался пешком, тогда Василий ехал за Аполлоном в университет. На двух часах дня служба отца и кончалась. Следовал сытнейший обед, потом родители отправлялись в спальню соснуть. А после сна, около пяти часов — чай, вроде английского «файвоклока». По праздникам ходили к обедне в Спасоналивкинскую церковь. Около восьми часов снова семейный сбор, вечерний чай. В девять слуги отпускались, шли на кухню ужинать и пьянствовать. Алкоголем злоупотребляли неслыханно. Когда Александр Иванович пожелал купить дом, то при поисках однажды сознательно отказался от добротного и дешево продававшегося дома только из-за того, что близко был кабак: пришлось бы ежедневно вытаскивать оттуда своих людей. Василий иногда и днем так напивался, что лошадьми правил хозяин, а позднее подросший Аполлон, поддерживая другой рукой Василия, чтобы не свалился под колеса. Да и Иван частенько напивался. Слушая споры Аполлона и его товарищей на философские темы и твердо запомнив имя «Гегель», пьяный Иван однажды при театральном разъезде крикнул на всю площадь вместо «карету Григорьева!» — «карету Гегеля!». За это он получил прозвище «Иван Гегель».

Молодые слуги Иван и Лукерья отличались вольным поведением, иногда ночи напролет пировали со своими соответственно любовницами и любовниками. Хозяева лениво пытались бороться с излишествами слуг: Александр Иванович по доброте своей чаще всего закрывал глаза, но иногда взрывался гневом, даже полицию призывал, а Татьяна Андреевна методично и постоянно отчитывала домашних, поедом их ела, но проку было мало: все продолжалось по-прежнему. Наверное, слуги про себя люто ненавидели «барыню», выскочившую из грязи в князи (Фет писал о ненависти Лукерьи), но внешне, конечно, не подавали вида.

К десяти часам хозяева отправлялись в спальню, но не на покой, а для семейного чтения вслух (читал, конечно, Алек­сандр Иванович) душещипательных сентиментальных романов. Чтение иногда затягивалось до часу ночи. Когда у сына Апол­лона появился домашний учитель С. И. Лебедев, он тоже был привлечен к вечерним чтениям, сменяя Александра Ивановича. Детская находилась рядом со спальней родителей, через стенку было довольно хорошо все слышно, и юный Аполлон обычно со страстью вслушивался в тексты читаемых романов и повестей, с детства вобрав в себя круг родительского чтения и регулярно не досыпая положенного мальчику срока.

А круг чтения был весьма разношерстным, включая и шедевры, и, как бы мы сейчас сказали, «ширпотреб»: «…читалось целым гуртом, безразлично… и Пушкин, и Марлинский, «История государства Российского», и «Иван Выжигин», и «Юрий Милославский» (перечислены произведения Н. М. Карамзина, Ф. В. Булгарина, М.Н. Загоскина. — Б.Е.), и романы Вальтера Скотта, выходившие тогда беспрестанно в переводах с французского. Чтение производилось пожирающее. Но в особенности с засосом, сластью, искреннейшею симпатиею и жадностью читались романы Радклиф, Жанлис, Дюкре-Дюмениля и Августа Лафонтена».

Да, видимо, главным чтивом, потребляемым с особенной «сластью», была литература юности Александра Ивановича (он приобщил к ней и более молодую жену), предромантическая и сентиментальная проза: «готические», то есть «черные» романы, полные мистики и приключений, и близкие к ним «рыцарские» романы, создаваемые англичанами, французами, немцами на грани XVIII и XIX веков. В отечественной литературе, как подчеркивал сын, отец тоже остановился на Державине и Карамзине; к Пушкину, понимая его великий талант, отнесся более сдержанно; Жуковского как-то обошел (слишком «заоблачно» для «земного» отца); Грибоедова и Рылеева считал очень талантливыми, но «злыми». Сын перейдет вскоре на следующий этап в развитии европейской культуры — романтический, он лишь начинал приобщаться к художественной литературе с помощью чтения вслух у родителей.

ДЕТСТВО

Самые ранние годы жизни Аполлона Григорьева приходятся на потрясшее Россию, особенно Петербург и Москву, восстание декабристов 1825 года и на время арестов и репрессий после подавления бунта; в дворянских кругах, в семьях, которые почти все были как-то причастны родственно или идейно к декабристам, воцарилась атмосфера страха и уныния, куда более мощная и долговечная, чем аналогичные настроения 1790-х годов, после арестов Новикова и Радищева. Сам Ап. Григорьев считал, что он трехлетним ребенком ощутил соответствующие настроения, но гнетущая атмосфера уже на своем исходе крепко задела нашего героя: это произошло позднее, когда он стал студентом, а маленький мальчик лишь косвенно ощущал ее, что выразилось в его романтических предпочтениях и увлечениях, тем более что генетически он обладал экзальтированной, страстей натурой и почва была весьма благодатной для восприятия темных легенд о «фармазоне», о чем уже говорилось в предыдущей главе, «черных» романов, позднее — поэзии Байрона, Мицкевича, Пушкина.