Книга No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

И вот, как и многие девушки моего возраста, я увлеклась и сбилась с пути. Я дожидалась возможности начать работу в одном из больших госпиталей в Кингстоне (туда брали только с восемнадцати лет), когда забеременела. Подростковый секс был ужасным позором в то время, во всяком случае, с точки зрения тетушки. Я не осмеливалась ей рассказать, но меня выдала утренняя тошнота.

— Что это ты плюешься? — грозно спросила она. И мне пришлось сознаться.

Это был один из самых страшных грехов, которые я могла совершить под тетушкиным бдительным оком. Все были во мне разочарованы. «Давайте отвезем ее к доктору и избавимся от проблемы», — вот что они решили.

— Нет-нет, ты не можешь оставить ребенка, — сказала мама мальчика. — Мой сын слишком молод, и ты слишком молода, вы ни за что не справитесь, вам обоим надо вернуться в школу.

Она отправила парня в Англию — насильно, потому что мы любили друг друга, и он хотел стать отцом. Несмотря на его отъезд я решила все равно родить ребенка, хотя тетушка требовала, чтобы я пряталась под кроватью или за дверью, когда к нам кто-то заходил.

Я очень боялась, но не теряла присутствия духа и вскоре родила в госпитале «Джубили» моего первого ребенка, девочку, которую я назвала Шэрон. Надо ли удивляться, что она тут же стала тетушкиной любимицей и королевой бала. Что же до меняло свой девятнадцатый день рождения я встретила, по-прежнему дожидаясь работы в госпитале и забыв про дальнейшее образование.

Рождение Шэрон не особенно переменило нашу домашнюю жизнь. Мы с Дримом продолжали разучивать песни, которые слышали по радио. По вечерам мы пели во дворе под сливой. Часто к нам присоединялась Марлен Гиффорд по прозвищу Красотка, моя подружка, которая еще училась в средней школе. Она любила приходить поиграть с ребенком и держала меня в курсе последних слухов и происшествий. У нее был хороший голос, и из нас получалось неплохое трио. Однажды, когда мы репетировали перед одним из дворовых концертов, я сказала им:

— Знаете, а ведь мы могли бы создать группу. — Тогда чуть ли не каждый житель Тренчтауна пытался петь, или играть на каком-нибудь инструменте, или создать вокальную группу.

В то время, в середине шестидесятых, все, кого я знала, были в восторге от нового стиля ямайской музыки, известного как «рокстеди». Нашими любимыми звездами были «Toots and the Maytals», Делрой Уилсон, «The Paragons», Кен Бус, Марсия Гриффитс и особенно группа, называвшаяся «The Wailing Wailers». «The Wailers» записали несколько синглов в стиле рокстеди в студии неподалеку от того района, где мы жили. В Кингстоне тогда существовало какое-то количество маленьких студий, часто они служили побочным бизнесом для своих хозяев. Например, «Beverly's Records» размещалась вместе с мороженицей (помимо этого, владелец торговал еще и канцтоварами), в другом случае студия сосуществовала с магазином крепких напитков. «Studio One» на Брентфорд роуд принадлежала человеку по прозвищу Сэр Коксон. Настоящее имя его было Клемент Додд, он был большим поклонником ямайской музыки и очень многое сделал для ее продвижения.

Когда я узнала, что «The Wailing Wailers» каждый день проходят мимо нашего дома по дороге в студию, я сказала Дриму и Марлен, что мы должны непременно с ними познакомиться и спеть для них. Однажды вечером я увидела, как они идут мимо кладбища, и мы все втроем выбежали помахать им. Глядя на этих ребят — их тоже было трое, — я подумала: «Ну что ж, выглядят они неплохо, я могла бы с ними подружиться». Хотя тетушка не переставала мне говорить: «Не ищи больше мальчиков на свою голову, у тебя уже есть один ребенок, теперь остынь немножко. Или ты идешь работать, или обратно в школу, или мне придется отправить тебя к отцу — ты здесь живешь не затем, чтобы добавлять мне проблем!»

Тем не менее, я начала обращать внимание на «The Wailers» и слушать их по радио. И вот однажды, довольно скоро, они остановились перед нашим домом и помахали мне в ответ. Питер Тош, самый высокий из них, перешел улицу, в то время как двое других парней облокотились на кладбищенскую стену, пощипывая струны гитары. Питер представился — его настоящее имя было Уинстон Хьюберт Макинтош, — поздоровался, спросил, как меня зовут, и назвал меня «милой девушкой».

— Так вы, значит, «The Wailers», — сказала я. — А там кто?

— Это Банни, — ответил он. — А другой — Робби.

— Привет! — крикнула я через улицу, все это время соображая, как бы упомянуть, что мы умеем петь.

После этого я предложила Дриму:

— Давай отрепетируем песню Сэма и Дэйва «What Is Your Name?».

В следующий раз, когда «The Wailers» шли мимо и остановились нас поприветствовать, я сказала Питеру:

— Между прочим, мы тоже поем немного.

И он ответил:

— Ну давайте тогда, ребята, спойте.

Тетушка была со мной очень строга после рождения Шэрон, мне даже не позволялось разговаривать с чужими парнями на улице.

— Не заставляй меня чувствовать себя старухой только потому, что я родила ребенка! Я еще молода и могу найти свое счастье! — кричала я в ответ на ее поучения.

Но правило оставалось правилом: я могла говорить только через забор. Так что когда Питер согласился нас послушать, я открыла ворота и встала одной ногой во дворе, а другой снаружи. И мы запели.

На следующий день не только Питер, но и тот, которого звали Робби, подошел к нашему дому. В этот раз я была одна. Мы поздоровались, но он застеснялся, и я подумала: «Ой, какой милый мальчик». А потом Питер сказал:

— Похоже, ты порядочная девушка, да и петь вроде как умеешь, не хочешь ли как-нибудь сходить с нами на прослушивание к Коксону?

Это было предложение, которое требовалось хорошенько обдумать. Не собираются ли они завести меня подальше и изнасиловать? В конце концов, Тренчтаун был полон опасных хулиганов, и большинство из них умело петь.

К тому времени, правда, несколько знакомых папы были в курсе наших с Дримом вокальных талантов. Энди Андерсон и Дензил Ланг тоже были приятелями Коксона, и они согласились замолвить за нас словечко.

Возбужденные и немного нервные, Марлен, Дрим и я отправились в студию — а там в это время находились «The Wailing Wailers», и они смотрели на нас со смесью удивления и интереса. Все прошло лучше некуда: мы спели несколько песен, потом Коксон попросил Робби поиграть для нас на гитаре, и мы спели еще несколько номеров под его аккомпанемент.

Я заметила, что для всех троих музыкантов было важно видеть, что мы с Дримом выросли в строгости, что мы впитали дисциплину и что за нас Коксону поручились старшие мужчины, знающие толк в музыке. Робби в особенности отнесся ко всему этому одобрительно. Я думаю, он почувствовал интерес ко мне именно тогда. Но в тот первый день я просто осматривалась и не сосредоточивалась ни на одном из них. Просто находиться у Коксона в студии, где бывали артисты, которых обычно слышишь по радио, — это уже было восхитительно!

Знала ли я, что через несколько коротких месяцев этот Робби Марли, застенчивый гитарист, станет любовью всей моей жизни? Подозревала ли я, что он будет движущей силой музыкальной истории, всемирно признанным ее героем?