Книга Тень иракского снайпера - Александр Грич

Вот Рэдинг так и строил работу — один день в одном офисе, другой — в другом, третий — в третьем… Вставал рано, шел в гимнастический зал — вообще, малый он был накачанный. Не Шварценеггер, понятно, но в очень приличной форме.

— Скажи, Лайон, а далеко отсюда до Сан‑Матео?

— Полчаса, не больше…

— Мы ведь сумеем попасть в дом к погибшему?

Лайон кивнул головой уже на ходу.

— Кстати, — поинтересовался Потемкин. — А кто ему наследует? Завещание есть?

— В том‑то и дело, что завещания не нашли, шеф. А деньги у него были — и немалые.

* * *

Брет Леборн — преуспевающий художник и вообще личность, известная в городе. Сан‑Франциско трудно удивить экзотикой, алогичностью, экзальтированностью… Это город богемный, и художникам здесь пробиться трудно. Еще труднее — занять свое место в здешней богемной элите. Леборн свое место занимал давно и прочно. Его знали и любили. Он был художником того класса, который обеспечил себе хороший уровень жизни и преуспевания, не предавая своего искусства — а это удается немногим.

Собственно, Брет всегда утверждал, что он не стремится к преуспеванию — преуспевание само к нему приходит. И, наверное, он был прав. Некоторые из его окружения еще помнили времена, когда Брет жил не то что впроголодь, но был, скажем так, весьма стеснен в средствах. Стеснение это доходило до таких степеней, что Брет всерьез рассматривал возможности — не начать ли писать халтурные морские и горные пейзажи Калифорнии или, скажем, виды автострады Пасифик — там, где она проходит над обрывом, а внизу бьются в скалы волны прибоя… Ну или еще чего‑то похожего, образцы таких поделок можно в больших количествах увидеть в многочисленных магазинах и недорогих куроротных галерейках в туристических районах города и побережья.

Удержали Брета тогда две вещи: во‑первых, он ясно понимал, что для тех, кто ступил на эту дорогу, вряд ли возможен путь обратно. Во‑вторых, он не был уверен, что даже если он займется живописью такого рода, он сможет добыть себе средства к сушествованию. Тут, наверное, надо разъяснить, что средства к существованию Брету Леборну всегда нужны были немалые.

Он обожал женщин и вполне пользовался взаимностью, был уже тогда дважды женат и материально помогал обеим женам, а еще была у него страсть, которая среди знакомых считалась как бы тайной и говорить о ней открыто было не принято, хотя все прекрасно о ней знали.

Страсть эта была иранского происхождения, красавица Адель, чьи карие бездонные глаза свели Брета с ума еще во время первого его брака. Страсть эта, естественно, не оставалась незамеченной, но, когда тогдашняя жена Брета, Рона, пыталась устраивать мужу сцены ревности или когда тем же самым грешила вполне осознававшая свои права Адель, ответ Брета был столь же прост, сколь мудр: «Пусть та из вас, которая не может мириться с ситуацией, — уходит. Я люблю вас обеих и менять ничего не стану».

В общем, все это было почти правдой, особенно если «не стану» заменить в последней фразе на «не хочу». Дело в том, что Брет был по природе лентяем, и если ситуация его в основном устраивала, ему проще было ее сохранять, даже когда это порождало какие‑то мелкие бытовые неудобства. Брет, повторим, был везунчик, а потому до крупных неудобств практически никогда не доходило.

Но женщины, как известно, продукт энергоемкий и требующий финансовых вложений. Брет с юности не знал финансовых трудностей: он был из состоятельной семьи, жил припеваючи, получил наследство — небольшое, но его хватило на годы…

В период, о котором мы говорим, наследство как раз заканчивалось, а с ним заканчивалась и безбедная жизнь Леборна. И это повергало Брета в несвойственное ему состояние уныния — он к этому времени был уже женат вторично, а Адель существовала в прежнем качестве дамы сердца, да еще у нее росла дочь от Брета с экзотическим персидским именем Патимат.

Был момент, когда Леборн дрогнул.

Он не видел, как продолжать жить по‑прежнему — без денег ничего похожего на жизнь, к которой он привык, не выходило. Но Брет ни на минуту не допускал для себя и перспективы другой жизни — жизни обычного человека, который утром отправляется на работу, вечером приходит домой, рассказывает жене о кознях начальства, о бездарности руководства корпорации, о тупости сослуживцев… А рассказав это, идет спать, а назавтра все начинается снова.

Так живут миллионы, сотни миллионов. Но Брет так не мог. Пришли наркотики. Безобидную марихуану сменили кокаин и «мет» — метамфетамин. Леборн стал пить, но не радостно и оптимистично, как пил всегда, а тяжело накачиваясь алкоголем. В этот период были дни и даже недели, когда он оказывался недоступен для нормального общения.

Спасли его — друзья? Обстоятельства? Привязанности? Талант? Что ни скажи — все будет и правильным, и совершенно неверным. Дело в том, что во время, когда над ним сгущались тучи, Брет Леборн в поисках новых путей в жизни стал писать портреты друзей.

Человек он был по натуре нещедрый, а потому то, что он писал бесплатно, да еще, бывало, дарил портреты своим собеседникам на дни рождения или даже просто так — вызывало недоуменные разговоры.

Поговорка «Дружба дружбой, а деньги врозь» имеет в США совершенно непривычное россиянам значение. Ее следует понимать сугубо буквально. Вспомним, как погорел Абель — один из величайших шпионов прошлого века.

Он играл роль провинциального фотографа и художника и годами бездействовал, вживаясь в среду и проходя как бы карантин. Задачи эти он вполне выполнил и начал действовать, а подвел его случай, который трудно было предусмотреть. На вечеринке с соседями кто‑то из присутствовавших пожаловался на нехватку денег. И наш разведчик не раздумывая предложил взаймы… Ну, предложил и предложил — что такого? Но все дело в том, что у него взаймы НЕ ПРОСИЛИ. А давать деньги без прямой просьбы в Штатах не принято. Точно так же и бесплатная работа — кроме специальных случаев благотворительности вызывает недоумение.

Почему Леборн обратился к портретам друзей — это можно понять. Он чувствовал приближающийся тупик и, сохраняя мину внешней благопристойности, искал выход — он просто должен был суметь найти что‑то, чтобы сохранить лицо и продолжать жить как прежде…

Однако проходили недели и месяцы, деньги таяли, дело неумолимо шло к печальной развязке, а ничего существенного не происходило.

Надо сказать, что портреты у Леборна получались превосходные — он порой сам удивлялся, потому что в нормальной прежней жизни относился к мастерству портретиста несколько свысока — конечно, мол, это живопись, но живопись второго сорта. Не один Брет Леборн, впрочем, таков среди художников кисти и слова. Вспомним хотя бы Жоржа Сименона — он был в конце прошлого столетия чуть ли не самым читаемым писателем на планете, автором около полутора сотен романов… Из этих романов детективные романы с участием комиссара Мегрэ составляли менее двадцати процентов по количеству. Остальные романы сам Сименон называл «серьезными» — они и были серьезными, крепко написанными профессиональными работами. Были и остались — но остались на книжных полках вымирающего поколения любителей книг и библиотек — публичных и научных. Никто, кроме исследователей литературы того периода, их не вспомнит… А вот герою Сименона комиссару Мегрэ, к которому сам автор относился, как сказано, несколько свысока, поставили памятник при жизни писателя, книги о нем продолжают переиздаваться, они все переведены в электронный формат, а если завтра изобретут что‑то иное — будут переведены и в этот новый формат — скажем, «пси», или как там его назовут наши потомки?