Книга Крылья Киприды - Сергей Крупняков

— Евфрон! — Агасикл резко встал со своего кресла, он первый узнал сына по походке. — Евфрон, ты ли это?

— Да, отец, это я! Как видишь, не погиб и вернулся! Приветствую вас, граждане!

Толпа удивленно и радостно загудела.

— Я смотрю вы тут с Сириском воюете? — Евфрон подошел к обессилевшему воину, помог ему подняться ни ноги. — А знаете ли вы, что он спас мне жизнь?

Толпа удивленно загудела.

— Граждане! — Евфрон, поддерживая Сириска левой рукой, обратился ко всем: — Как было дело, я расскажу вам, ничего не утая. Но теперь вы видите — нужно спасать Сириска. Поэтому я буду краток: скифы, по своему подлому обычаю, набросились на нас в предрассветный час. Наш лохаг[5] Аристон, я, Сириск и слуги уже встали. Мы готовились будить воинов, как вдруг тучи стрел прошипели над нашими головами. И мы услышали крики и стоны раненых. Многие спросонья выскакивали из палаток, но тут же падали, сраженные стрелами. Аристон, отдавая команды, успел нас собрать и усадить на коней. Когда мы вырвались из этого хаоса, нас было четверо. Я, Аристон, Сириск и Сострат. Остальных скифы отсекли, и мы видели, как их окружили сотни конников. И мы слышали звон мечей и пение стрел. Аристон на полном скаку остановил коня. Мы тоже остановились. Вдруг Сириск изо всей силы хлестнул моего коня плетью. Я рванулся, и стрела прошла мимо. Скиф уже разворачивал коня, когда мы его настигли, и тут же я заколол его. А там, в темноте, все ржали кони, и еще яростнее звенели мечи. Не сговариваясь, мы кинулись к нашим. Спасти мы их не могли. Тут Аристон осадил коня и крикнул мне: «Скачи в город, предупреди, что скифы идут войной». Я отказался. Но он крикнул: «Если ты этого не сделаешь, умрут все». Эти слова меня как будто обожгли. И я повернул коня. — Евфрон опустил голову и замолчал.

Толпа, затаив дыхание, слушала. Кое-где загорелись новые факелы, и при их свете видно было: Евфрон задыхался от волнения, стыда и обиды.

— Я уже на скаку услышал, как они, Аристон и Сириск, громко запели наш боевой марш: «Эй, херсонесцы, мужайтесь, меч и доспехи при нас…» — При этих словах Евфрон не сдержался и, превозмогая слезы, ударил посохом в землю. — Я был уверен, что все погибли, и вот Сириск… жив…

— А как же Сострат? — выкрикнули в толпе.

— Голоса Сострата среди певших пеан[6] я не слышал. Когда в запале Аристон кричал на меня, Сострат исчез. Я отчетливо помню, как Аристон и Сириск помчались прямо в гущу рубки. Сострата там не было.

Евфрон подошел к Сострату. Тот весь сжался.

— Видно, тебе повезло, Сострат?

Сострат начал запинаться.

— Я-я-я… Нет… нет… нет…

Толпа заревела.

— Смерть! Клеветник! Трус! К Харону его!

— Нет, — это поднялся Агасикл. — Нет, граждане. Мы не дикие тавры. Мы не скифы. Мы имеем закон. Суд решит. А сейчас уведите его!

Два воина из стражей булевтерия[7] подхватили Сострата, и он исчез в темноте.

— Уже поздно, — негромко произнес Агасикл, — я думаю, вы, граждане, согласитесь: теперь самое время оказать Сириску помощь и разойтись по домам до решения суда.

Какой-то шум привлек общее внимание. Тяжело дыша, к площади бежали люди.

— Это не правда! Это ложь! — кричал бегущий впереди пожилой человек. Это был Кинолис, учитель Сириска. За ним бежали Тимон — он, видимо, и оповестил всех, — Антоник, его брат Анатолий, верные друзья Сириска. Сзади бежали мать и отец Сириска, сестра Килико и братишка Критобул.

Толпа расступилась, и Агасикл сказал:

— Успокойся, юноша! Истина, как видишь, взяла верх. И довольно быстро. А бывало и хуже! Так что — хайре! Радуйся.

Гераклид весь в слезах попытался взять Сириска на руки, но не смог.

— Вот вырос-то! — улыбнулся он.

Тимон и Антоник взяли Сириска под руки и все имеете пошли к дому.

Вскоре возбужденный гул толпы постепенно стих, город уснул, и только стража перекликалась на высоких стенах Херсонеса.

ЭЙФОРЕОН

Кончался боэдромион, а с ним и лето растворялось в осенней дымке. Но было тепло, и море, вобравшее за лето столько солнца, смягчало первые осенние ветры. Небо сплошь было затянуто облаками, но это еще больше согревало и землю, и степь, и поле пшеницы, и виноградник, и все, что с детства так знакомо было Сириску.

Он лежал у моря на теплой лежанке, а Килико, его сестра, бережно снимала повязки с раненой груди. Рана почти уже зажила, даже без помощи эскулапа Лисия, и всем стало ясно — Сириск будет жить.

Это радовало всех. Гераклид с утра был необычно весел, он быстро и точно дал задания рабам, и они разошлись по рабочим местам.

Мама Аристо хлопотала у очага и время от времени приносила Сириску горячие пирожки с ягодами.

Крит, братишка, еще рано утром увел коз и овец в степь, и теперь Сириск изредка поглядывал в даль, туда, где серым пятнышком медленно передвигалось стадо по бескрайним ковыльным холмам.

Скилл, родом скиф, был рядом — отец оставил его для охраны, хотя тут, у моря, опасности для Сириска и Килико не было никакой.

Килико сменила повязки и ушла в дом — у нее было много хлопот по хозяйству. Все работали: и хозяин Гераклид, и семья, и рабы.

Сириск смотрел, как отец и рабы носили пшеницу на второй этаж дома. Работа была тяжелая, снизу, из подвала, перенести тысячи медимнов[8] наверх, по крутой лестнице.

— Надо, сынок, надо, — понял отец вопрошающий взгляд сына, когда подошел, чтобы отдохнуть. — Помнишь прошлый год? Отсырела пшеница, и купец дал нам на треть меньшую плату. А сколько трудов!

Сириск молчал и улыбался. Он знал, что отец был прав, и этот труд был нужен.

Когда отец удалился, Скилл поднес Сириску чашу с водой. Влил в нее немного густого, совсем черного на цвет вина.

— Останься, Скилл, — обратился Сириск к рабу, и тот, слегка удивившись, присел рядом на песок.

— Раб не должен быть назойлив, — только и сказал он.

— А разве ты раб, Скилл? — спросил Сириск, и Скилл улыбнулся в ответ.

— Нам всем везет, — он прилег поудобнее. — Гераклид держит нас за одну семью, но мы должны помнить, что мы куплены за деньги. Иначе не будет порядка. И дом, и клер, и виноградник, и поле — все требует больших трудов. Иначе нам не выжить — разве не так?

— Так, Скилл, так. — Сириск впервые близко общался со Скиллом и был удивлен его словам. — Но все же, наверное, ты бы ушел в степь, если бы мог?