Книга Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Шведская система, считавшая своим покровителем Святого Андрея Первозванного, а «великим магистром» – шведского короля, была основана на строгих принципах иерархии в управлении и беспрекословного послушания. «Шведские масоны, – пишет известная исследовательница масонства Т. О. Соколовская, – называли себя великими каменщиками чаще, чем свободными каменщиками». По ее мнению, это не случайно: «Для достижения масонских целей, для соделания людей счастливыми и благородными употреблялось порабощение духа и даже тела; от низших братьев и низших лож отнималась всякая самодеятельность, всякая самостоятельность; от них требовалась только слепая вера, а общемасонская цель о соединении всех людей в одну всемирную семью была известна только самым высшим степеням».

Руководил шведскими ложами в России могущественный и таинственный Капитул Феникса. Состав этого Капитула не был известен рядовым масонам, от которых требовалось лишь слепое повиновение. Не в полной мере известен он и современным исследователям: члены Капитула проходили в масонских документах под вымышленными, символическими именами.

Иоанновское масонство, находившееся под покровительством Святого Иоанна Иерусалимского, изначально считало себя частью масонства андреевского. Иоанновскими назывались масоны низших степеней, не посвященные в «великие тайны» Капитула Феникса и не знавшие истинных, сокровенных масонских целей. И постепенно в иоанновских ложах возник стихийный демократический протест против Капитула. В 1815 году русское масонство раскололось на две системы.

Если шведскими масонами по-прежнему управлял Капитул, то для управления масонами иоанновскими была создана «великая ложа Астреи». Принятое тогда же уложение Астреи «устанавливало выборное начало в управлении масонского сообщества и клало в основу этого управления ответственность всех без исключения должностных лиц, их выборность, терпимость ко всем религиям и ко всем принятым масонским системам и равноправность всех представителей лож в великой ложе»[17].

Члены Союза спасения, большинство из которых были масонами, определялись в выборе системы. Это – важнейший выбор: именно в нем следует искать истоки разности взглядов заговорщиков на природу тайной организации, на принципы деятельности заговора. Именно здесь – зерна позднейших программных разногласий декабристов, их разных представлений о характере власти в постреволюционной России.

Историк Н. М. Дружинин, автор классической работы «К истории идейных исканий П. И. Пестеля», подробно описал процесс вхождения заговорщиков в иоанновскую ложу Трех добродетелей (1816 год). Предполагалось «воспользоваться готовой, более или менее однородной и замкнутой ячейкой, ввести в нее членов слагающейся политической организации, образовать из них руководящее ядро и превратить масонскую “мастерскую” в лабораторию революционных идей». «Фактически ложа Трех добродетелей превратилась в неофициальный филиал тайного революционного общества»[18]. Участниками ложи стали «корифеи» движения декабристов – в частности, братья Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы и князь Сергей Трубецкой. В январе 1816 года, еще до знакомства с Союзом спасения, в ложу вступает и Пестель.

Однако став членом иоанновской ложи, Пестель не порвал со шведским масонством, в которое был принят еще на корпусной скамье. К 1816 году он был обладателем высокой степени шведского «мастера», и патенты на свое имя, выданные в подчинявшейся Капитулу Феникса ложе Сфинкса, хранил всю жизнь. Судя по тому, что он не принимал активного участия в деятельности ложи Трех добродетелей, иоанновское масонство интересовало его гораздо меньше, чем шведское.

Формы масонской деятельности шведского образца – «разделение» членов общества на «разряды», безоговорочное подчинение «низших» «высшим», сложные «обряды» при принятии в организацию нового участника, клятвы, угрозу смерти за предательство – Пестель положил в основу устава Союза спасения[19]. «Пестель координировал формы “Союза спасения” с формами масонской ложи, но он предпочел масонские формы именно потому, что они казались ему подходящей оболочкой для боевой, строго конспиративной организации», – писал Н. М. Дружинин[20].

Обращаясь к истории Союза спасения, историки не могут пройти мимо знаменитого эпизода из мемуаров Сергея Трубецкого – о том, как заговорщики принимали написанный Пестелем «статут». «При первом общем заседании для прочтения и утверждения устава Пестель поселил в некоторых членах некоторую недоверчивость к себе; в прочитанном им вступлении он сказал, что Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности. Восстание против этого было всеобщее, и оно оставило невыгодное для него впечатление, которое никогда не могло истребиться и которое навсегда поселило к нему недоверчивость», – вспоминал Трубецкой[21].

Традиционно эти воспоминания Трубецкого комментируют в том смысле, что Пестель уже в Союзе спасения «признавал целесообразность» якобинской диктатуры[22]. При этом исследователи – по традиции, идущей от Б. Е. Сыроечковского, – «поправляют» Трубецкого: по их мнению, «речь у Пестеля шла не о Комитете общей безопасности, охранительном органе, а о Комитете общественного спасения, том самом органе революционной диктатуры, который в 1793–1794 годах исполнял функции революционного правительства. Возглавляемый Дантоном, а потом Робеспьером, он олицетворял, особенно на своем последнем этапе, якобинскую диктатуру во всем ее кровавом безумстве»[23].

Между тем, М. В. Нечкина справедливо отмечала: «Беря это чрезвычайно любопытное свидетельство по существу, нельзя не отметить, что в 1817 году, когда Пестель читал свой вводный доклад, он еще не был республиканцем, а придерживался идеи конституционной монархии; не был он также еще сторонником диктатуры Временного правительства. Этих идей – республики и диктатуры – он, по его собственному признанию, стал придерживаться позднее». Отвергая мысль о том, что Трубецкой в мемуарах «перепутал» комитеты, Нечкина была убеждена, что Пестель действительно «восхвалял Комитет общественной безопасности». Однако почему именно этот комитет удостоился похвалы Пестеля, «установить», по ее мнению, «не удается»[24].