Книга Любви подвластно все - Джулия Энн Лонг

Оливия радостно улыбнулась ему, но он этого не заметил, так как был всецело поглощен стихотворным кошмаром, который держал в руке. И прямо на глазах лицо его менялось – становилось все мрачнее. Оливия никогда еще не видела его таким, хотя была с ним знакома многие месяцы, прежде чем они официально обручились. Впрочем, она ни разу не упоминала про Лайона Редмонда в разговорах с ним. По правде сказать, она вообще ни с кем о нем не говорила все эти годы. Однако несколько раз прибегала к местоимению «он», когда этого никак нельзя было избежать. Как будто Лайон был всемогущим… Или Вельзевулом.

Да, конечно, подобная нелепая щепетильность казалась смехотворной. И если бы она взяла за обыкновение время от времени произносить его имя в праздной беседе, то оно, возможно, утратило бы свою магическую силу и стало бы просто бессмысленным сочетанием звуков – как всякое другое слово, если достаточно часто его повторять.

С другой же стороны… В ту первую ночь – после того как она танцевала с Лайоном – она долго не могла уснуть, охваченная какой-то странной безымянной радостью… А потом выбралась из постели, схватила листок бумаги и лихорадочно исписала его с обеих сторон его именем – казалось, оно изливалось из глубин ее души как хвалебная песнь. И даже сейчас, спустя столько лет, это имя не утратило ни капли своего могущества.

– Не поставите ли в таком случае ваш автограф на моем сочинении, мисс Эверси? – Теперь мистер Пиклз олицетворял само смирение; вернее – смирение вкупе с коммерцией. – Вполне возможно, эта баллада с вашим автографом сделает меня богатым человеком. Я продам ее в музей Монморанси, где она будет демонстрироваться наряду с костюмом вашего брата, мистера Колина Эверси, тем самым, в котором его едва не повесили.

Проклятье! Она забыла о распоряжении Колина! Оливия тяжело вздохнула.

– Она ничего не станет подписывать, – спокойно произнес Ланздаун, но взгляд его был жестким как кремень. – Я дам вам шиллинг, чтобы вы убрались отсюда и никогда больше не возвращались.

Оливия с удивлением взглянула на жениха. Он все еще не поздоровался с ней, даже не посмотрел на нее, что немного ее обеспокоило и одновременно заинтриговало.

Очевидно, виконт защищал ее честь. И свою, конечно же, тоже.

Но Оливия всегда считала недопустимым, чтобы кто-либо другой говорил за нее. И сейчас Ланздаун впервые позволил себе нечто подобное.

Их взгляды наконец встретились, и она, искренне недоумевая, спросила:

– Какой вред от того, что я это подпишу? Ведь если мистер Пиклз действительно разбогатеет, ему, возможно, не потребуется продавать эти свои листки. И вообще, зачем разочаровывать талантливого человека?

– Мисс Эверси, позвольте вмешаться? – снова заговорил Пиклз. – Если честно… Боюсь, я целиком под властью моей музы, которая, точно полноводная река…

– Тогда сообщите, во что обойдется постройка плотины, – проворчал Ланздаун.

– Мы попросим мадам Марсо принести перо, – сказала Оливия. – Я подпишу листок и оставлю у нее с указанием передать мистеру Пиклзу после моего ухода. Она была уверена, что Ланздаун не сможет устоять перед ее улыбкой, поэтому улыбнулась ему – улыбнулась чарующе и в то же время с вызовом.

Виконт, однако, колебался – словно обдумывал, как изменить ее решение. Глядя на него, Оливия невольно нахмурилась. «Таким вот и будет наш брак, – подумала она. – Бесчисленные обсуждения и переговоры…» При этом оба, конечно же, будут чрезвычайно вежливы и предупредительны, потому что нет на свете более благоразумных и рассудительных людей, чем они. Во всяком случае, ее жених был именно такой. Что ж, это станет истинным утешением после всех тревог, связанных с выходками ее братьев. Те то повисали на шпалерных решетках под окнами замужних графинь, то отправлялись на виселицу, чтобы затем исчезнуть с нее в облаках дыма. Кроме того, женились на своевольных американских наследницах и получали многочисленные ранения во время войны…

К тому же Ланздаун никогда не станет среди ночи бросать камешки ей в окно.

Внезапно перед ней возникло бледное лицо Лайона. Рубашка под дождем облепила его тело, потому что своим сюртуком он укутал ее… Это видение возвращалось снова и снова, и оно стало для нее настоящей пыткой. Сделав над собой усилие, Оливия отбросила его обратно, в темные глубины памяти – отбросила туда, где оно и должно было находиться.

Тут Ланздаун наконец улыбнулся и проговорил:

– Что ж, моя дорогая, если вы так решили…

«Моя дорогая…». Он начал вплетать эти слова в разговор вскоре после их помолвки, а затем стал употреблять все чаще и чаще. Это звучало очень мило и вполне по-супружески, но в то же время вызывало весьма неприятное чувство – ей казалось, что на шее у нее затягивается алмазный ошейник.

А Лайон называл ее «Лив». Он называл ее и по-другому. Называл по-разному. Например – «душа моя». А также – «любовь моя». Он использовал слова с простодушием человека, которого никогда не заставляли страдать. Увы, они оба узнали, какое зло могли причинить слова.

Заставив себя улыбнуться, Оливия сказала:

– Ведь лучше показать всем, как мало нас волнует вся эта чушь, не так ли?

Ланздаун тоже улыбнулся. Сунув мистеру Пиклзу два пенса – Оливия оставила листок у себя, – он насмешливо проговорил:

– А теперь, мистер Поэт, вот вам шиллинг за то, чтобы вы передвинулись с вашим замечательным хором на несколько кварталов дальше.

Мистер Пиклз с радостью принял шиллинг и тотчас увел своих певцов. Виконт же взял невесту под руку и повел к мастерской мадам Марсо. Однако Оливия внезапно остановилась и, высвободив руку, наклонилась к сидевшим у стены нищим. Все они были настолько оборванными и грязными, настолько жалкими, что почти невозможно было отличить одного человека от другого. Оливия взглянула на нищего с повязкой на лице. По всей вероятности, он скрывал какое-то увечье, возможно – полученное на войне. Впрочем, какое это имело значение?

Ее два шиллинга глухо звякнули в одной-единственной кружке.

– Простите, – тихо сказала она, – это все, что у меня есть сегодня… Но этого, возможно, хватит на оплату проезда в почтовой карете до Суссекса. Преподобный Силвейн в Пеннироял-Грин поможет вам найти работу, пищу и, может быть, приют…

Оливия больше ничего не смогла сказать, потому что смрад, исходивший от немытых тел, был совершенно невыносим. Выпрямившись, она поспешно отступила к своему ухоженному жениху. Тот снова взял ее под руку, а нищий с повязкой безмолвно поднял руку, затем медленно опустил – так он обычно благодарил и благословлял Оливию.

Оливия вовсе не была суеверной, но почему-то ей очень хотелось получить это благословение перед посещением мастерской мадам Марсо.

Ланздаун протянул ей свой носовой платок с запахом лавровишневой воды. Прижав его к носу, Оливия с облегчением вздохнула и почему-то вдруг подумала о том, что вскоре ее обязанностью – нет, привилегией – станет вышивание инициалов виконта на уголках его носовых платков. Как на платке, который она хранила в своем ридикюле. На нем тоже были инициалы. И кровь.