Книга Углицкое дело - Сергей Булыга

– А почему ты прежде говорил на Битяговского, а теперь уже не говоришь? Что, наговаривал тогда, при государе?

Авласка помолчал, после сказал:

– Не наговаривал. А это просто Никитка сказал, а я сейчас забыл прибавить, что люди в кремле говорили, что это Битяговские зарезали: старший за руки царевича держал, а младший бил ножом. Но, – тут же прибавил Авласка, – Никитка сказал, что это только такой слух, потому что кто-то же зарезал!

– А что, он зарезанный был? – спросил думный дьяк.

Авласка помолчал, поморщился, потом сказал:

– Я этого не знаю. Я, боярин, тогда крепко напугался. И я ехать не хотел, а это все Никитка напутал.

На что думный дьяк усмехнулся и сказал:

– Да, верно, это же ему ехать надо было, ему, чую, Муранов это приказал, а он тебя, дурня, послал вместо себя, а ты, дурень поехал.

– Да как же так! – громко сказал Авласка. – Не вели меня казнить, боярин, да я государя нашего больше чем отца родного почитаю, да пусть он мне не только ноги рубит, да пусть, боярин…

Но тут думный дьяк махнул рукой, Авласка сразу замолчал, после чего думный дьяк продолжил уже вот как:

– Я не боярин, а я думный дьяк. Думный я потому, что сижу в думе. Выше меня сидит царь, ниже меня – бояре. Если бояре что-нибудь хотят сказать царю, то сперва говорят мне, а уже я передаю наверх. И так же царь, когда хочет сказать боярам, то сперва говорит мне, а я уже после говорю боярам, которые сидят ниже меня. Все ниже! А ты мне: боярин, боярин!

Авласка молчал. Тогда думный дьяк продолжил уже вот как:

– Но нам теперь не до бояр. А вот что слушай: государь мне тебя поручил и сказал, что если у меня нет в этом такой спешной надобности, то ноги тебе можно не рубить пока что, а сперва отвезти тебя обратно в Углич и там на месте проверить, лживы были твои слова или нет. И вот мы теперь туда и поедем. И это прямо сейчас!

После чего он встал с лавки и сразу пошел к двери. И все, и Авласка с ними, пошли за ним следом.

2

Но так сразу уехать им не получилось, потому что, когда они только вышли из палат во двор (через заднее крыльцо, конечно), их там уже поджидали. То есть поджидал всего один какой-то человек. Но все равно думный дьяк (а это был Вылузгин Елизарий, так и будем его дальше называть) при его виде сразу очень сильно помрачнел, велел всем стоять, а сам прошел дальше вперед и громко спросил:

– Чего тебе?

Тот человек ему не очень низко поклонился и быстро сказал что-то негромкое и краткое. Вылузгин сразу сменился в лице, взял того человека под локоть, они отошли в сторонку и начали чуть слышно переговариваться. А после тот ушел, а Вылузгин вернулся и будто бы веселым голосом сказал Авласке:

– Свезло тебе, злодей, бояре еще совещаются, что с тобой делать, так что еще маленько поживешь! – После чего повернулся к стрельцам и уже очень серьезно продолжил: – Смотрите за ним зорко, ироды, а я сейчас буду обратно! – И ушел.

И пропал до самого полудня. Стрельцы стояли, а Авласка сидел. Стрельцы вначале были очень злы и говорили, что не сносить ему головы, и смеялись, и говорили дальше, что и угличским всем тоже не сносить, потому что это же где такое было видано, чтобы дали убить царевича, царского братца! И еще много другого гадкого они говорили, стращали, как только могли, а Авласка знай себе помалкивал. Эх, думал он при этом, прав был думный дьяк: обманул его Никитка, это Никитку послали в Москву, а он его, дурня, увидел и послал вместо себя, а он, дурень, согласился и поехал! А теперь, думал Авласка дальше, вернется он обратно в Углич или нет – это еще неизвестно, потому что мало ли что думный дьяк сказал, что надо ехать, а вот не поехали, передумали бояре, вот что, или даже Годунов сказал: убили, вот как славно, давно я ждал, когда его убьют, и вот наконец убили! А что, думал еще Авласка, у них в Угличе многие так про него говорили, случалось… Ну, и так далее еще немало чего думалось, а вслух Авласка молчал и на стрелецкие речи ни одного словечка не ответил. И даже когда они перестали стращать, потому что самим надоело, а сели с ним рядом и стали, уже с лаской, на разные лады у него выспрашивать, что же у них там такое случилось и как такое могло быть, Авласка опять по большей части помалкивал, и только если уже особенно сильно они на него наседали, то неизменно отвечал, что ничего толком не знает, а что он и в самом деле сидел дома и обедал, а после лежал и подремывал, а после велели ему ехать – и он поехал. Но стрельцы ему, было видно, не верили. А время шло! А день был жаркий. А они сидели на задах царских хором, рядом с хлебным дворцом (не дворцом, конечно, а амбаром, но у царей всё дворцы) и уже больше молчали и просто смотрели через реку на цветущий государев сад, а дальше за ним были видны дома, дома, дома до самого края, казалось, земли. Вот какой здоровущий был город Москва!

А потом, когда уже обедня кончилась и уже полдень отзвонили, вернулся Вылузгин. Он опять был как будто веселый и сказал, что их дело сделалось и им уже даже дали лошадей, и сказал идти за ним. Они (а это Авласка со стрельцами) пошли за ним. Но там, в еще одном дворе уже между другими дворцами, кормовым и сытным, то есть возле государевых конюшен, они опять ждали, Вылузгин куда-то уходил и приходил обратно, гневался, после смеялся, после опять гневался и уходил… А после, когда солнце уже заметно опустилось, то есть уже часа через три пополудни, он опять к ним пришел и как ни в чем не бывало сказал, что давно пора садиться, чего они ждут! И еще раз повел их дальше, теперь уже близко, за угол, и оказалось, что там и в самом деле уже все в сборе и только их и ждут.

А в сборе это были вот кто: сказанный боярин Шуйский Василий Иванович со своими людьми, и окольничий Клешнин Андрей Петрович со своими, и Сарский и Подонский митрополит Геласий со своими чернецами тоже, то есть вот их было сколько! Да, и еще стрелецкий голова Иван Засецкий со своими же, и эти тоже конные. Но Авласка их тогда не знал почти что никого, и поэтому когда он их всех сразу вместе увидел, то очень крепко оробел.

Но долго ему робеть не дали, а велели садиться, он сел, впереди задудели в рожки, и они все вместе тронулись. И уже проехали шагов с десятка два, как впереди вдруг затолпились, затеснились, а после совсем встали. Это, как позже объяснилось, Шуйский вдруг остановился, осмотрелся и спросил:

– А где Косой?

– Какой Косой? – спросили у него.

– Как какой! – гневно воскликнул Шуйский. – Тот самый, вот какой!

И, сказав это, еще раз оглянулся и даже привстал в стременах. И тут как раз из-за угла вышел обычный человек, одетый очень просто, увидел их и повернул в их сторону и быстро пошел, почти что побежал их догонять.

– О! – сказал Шуйский. – Это он! – И отвернулся, и тронул коня, и они все поехали дальше.

И тот, который их догнал, тоже поехал. У них же коней был достаток, ему дали пегого, сказали, что это Мухрышка, и он поехал вместе с ними. Зовут его Маркел, он так сказал, а больше никто ничего у него не спрашивал, и он ехал в общей толчее, держался людей Шуйского, и понапрасну рта не разевал совсем.