Книга Резидент галактики - Леонид Моргун

Однако в тот солнечный майский день директор был мрачен. Во-первых, его слегка мутило, как он подозревал, от несвежей кеты. Во-вторых, раскалывалась голова после выпитого вчера «мартини». Опохмелиться было невозможно, ибо сегодня ожидались гости из райкома, которые должны были проверять совершенствование идеологической работы на предприятии. И хотя вопросник ему, как водится, представили заранее, и трудились над ним две недели лучшие умы завода, и подготовлены были красные уголки, и в столовой все готовилось к банкету, да и с планом у завода все было в порядке, но какое-то неясное предчувствие беды занозой сидело в душе директора, зримо отражаясь на его настроении и выплескиваясь на окружающих угрозами и вульгарной бранью. На утреннем совещании он неистово кричал на начальников цехов и отделов, обложил матюгами немолодого, затюканного главного инженера и ударом своего увесистого кулака сломал свой же новенький полированный стол. Подчиненные трепетали, боясь поднять глаза на своего свирепого шефа, который, раскрасневшись и выпучив глаза, удивительно напоминал шипящую, ежесекундно готовую взорваться гранату.

Нагнав достаточно страху на подчиненных, директор поостыл и принялся просматривать пухлые папки отчетов.

Низамов был умным, внимательным человеком. Прекрасный аналитик, психолог и экономист, он имел цепкий, хорошо натренированный мозг, легко разбирался в людях, а еще лучше в цифрах. С проворством, достойным лучшего применения, он улавливал все витающие в воздухе новшества, высчитал, что они могут принести производству и лично ему самому, и запускал их в дело, либо, до последнего тормозил, сообразуясь с новыми веяниями. Так, он вовремя сообразил, что спасти его насквозь проворовавшееся предприятие могут только новые условия отчетности, и настоял на проведении эксперимента, который позволил бы ему за два-три года основательно замести следы прошлых проделок, а заодно избавил бы от придирок и «мелочной опеки». Убытки и недостатки можно было бы списать в счет издержек эксперимента, достижения же позволили бы заводу попасть в большую прессу, а его руководству снискали бы лавры новаторов и первопроходцев.

Однако эксперимент требовал строгой ежемесячной отчетности по основным показателям. Все данные поступали в вычислительный центр, который обрабатывал информацию и выдавал банку разрешение отпускать суммы за проданную продукцию. Малейшая ошибка грозила катастрофой. Вот почему директор так тщательно проверял все отчеты, особенно квартальные.

Просматривая отчет планово-экономического отдела, директор подозрительно нацелился на одну из цифр, прижал ее пальцем, что-то быстро просчитал на калькуляторе и с ненавистью воззрился на начальницу планового отдела. От его взгляда у пожилой женщины, дорабатывающей последний год до пенсии, душа ушла в пятки.

– Дура! – свистящим шепотом сказал директор. – Старая стерва! Ты что, всех нас погубить решила? Ты что здесь рисуешь?! Что подписываешь? Что мы реализовали больше, чем выпустили? Ты соображаешь своей дурной башкой, что это значит?..

– Ис-смаил Гусейнович, я… я еще не успела просмотреть… – робко лепетала начальница. – Это… Бабаев данные готовил… Но я еще позавчера ему говорила, чтобы он приплюсовывал остатки и рыночные заказы…

– Ты… подлая тварь! Старая… – загремел директор. Он не стеснял себя в выборе выражений с подчиненными, напротив, любив ошарашить женщину матерным словом. – Ты даже не соображаешь своими куриными мозгами, что ты дала мне на подпись! То, что из нас душу бы вытряхнули – это полбеды. Но за что должны страдать люди? Простые, рабочие люди, которые от зари до зари вкалывают у станков?!

Низамов никогда не забывал, что и сам начал карьеру у станка, затем благодаря отцовским связям и личному упрямству пролез в техникум, в институт, стал начальником цеха, отдела, директором завода… Он понимал, что рабочий, начав жаловаться, всегда получит предпочтение перед ним, а посему, измываясь над инженерной братией, он никогда не забывал покрасоваться заботой об обворованных им же рабочих.

* * *

Руслан Тимурович Бабаев был старшим экономистом в плановом отделе завода. Пусть вас не вводит в заблуждение приставка «старший». Все прелести ее выражались в дополнительных нескольких рублях, которые прибавлялись к скольким-то рублям ежемесячного оклада, из которых после уплаты налогов и взносов в добровольно-принудительные общества осталось чуть больше эквивалента американских 100 долларов, из которых к концу месяца даже при самом экономном расходовании вовсе ничего не оставалось. Взгляните на этого очкастого, рано оплешивевшего, рано постаревшего человечка, который с утра до вечера сидит над бумагами, подсчитывая бесконечные колонки цифр. Посмотрите на его сутулую спину, бесцветный взгляд из-под уродливых типовых очков, на его кургузый пиджачок и куцые брючки, к которым никогда не прикасалась женская рука, на безвольный его подбородок и белые, короткие ручки, – и вы никогда не пожелаете такого друга своему сыну и такого мужа своей дочери.

Он сидел, уткнувшись в расчеты. Но мысль его витала далеко. Это была его маленькая тайна. Он умел с деловым видом размышлять о своем и отдыхать душою, пока его рука испещряла расчетами черновики. Простим ему этот грех, хотя бы потому, что в остальное время он исправно тянул работу за весь отдел. Когда просили, он помогал трудовикам, когда надо – бухгалтерам, нормировщикам, помогал цеховому начальству сводить концы с концами, помогал складам, помогал… Но кто бы ему помог?

Секретарша влетела в отдел с криком:

– «Бабушка», к директору!

От этого крика у всех девушек отдела томительно сжались сердца, ибо быть вызванным утром к директору считалось худшей из возможных неудач.

Руслан Тимурович покорно поднялся, протер очки и одернул пиджачок, машинально приводя в порядок бумаги, лежавшие на столе. За этим столом он сидел уже добрых пятнадцать лет, и за все эти годы его ни разу не назвали по имени, ни по отчеству. Просто «бабушка». Наверное, это слово навеяло девочкам плаксивое выражение одутловатого лица, робкий, беззащитный взор, или ручки с черными нарукавниками, привычно прижатые к груди. Руслан Тимурович не думал обижаться на это прозвище, оно прилипло к нему сызмальства.

Пока он шел по коридору, секретарша Стелла торопливой скороговоркой сообщила ему, что «шеф ужасно злится», что «он в экстазе», и успела спросить: «Что ты такого мог натворить?»

Войдя в просторный, выложенный полированными панелями красного дерева кабинет директора, Бабаев оробел при виде тридцати-сорока человек, сидевших понурив головы и разом обернувшихся при виде его. В центре за покосившимся столом восседал Низамов и сверлил вошедшего взглядом. В кабинете висело молчание.

– Вызывали, Исмаил Гусейнович? – едва слышно спросил Бабаев.

– Да, я вас вызывал, – спокойно ответил директор. – Простите, может быть, мы вас отвлекли от вашей важной работы?

– Нет-нет, ничего… – смутился экономист.

– Ах, ничего, значит, нам можно будет задать вам несколько вопросов… – улыбка директора, не предвещала ничего хорошего. – Скажите, Бабаев, как по вашему, что это такое? – взвесив в руке папку, директор уронил ее на стол.