Книга Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

Портолес через плечо хозяйки смотрела собачьими глазами, и от этого сэра Хьортта подташнивало. Хорошо хоть Икбалу хватило достоинства, чтобы не отвести надменный взгляд от матроны.

– Может сестра Портолес подождать или нет, она этого делать не будет, – отрезал сэр Хьортт. – Мы с вами уже говорим – прямо сейчас, заметьте, – но я не вижу причин задерживать мою подчиненную.

Старуха оглянулась на Портолес, нахмурившись при виде распахнутой двери, и пожала плечами. Как будто ей было что сказать о том, как все должно происходить. Одарив сэра Хьортта явно фальшивой улыбкой, она произнесла:

– Как пожелаете, любезный сэр. Я лишь предположила, что сестра вам понадобится, пока мы беседуем, поскольку это может занять некоторое время.

Помилосердствуй, Падшая Матерь, неужели каждый встречный считает, что лучше самого сэра Хьортта знает, как тому себя вести? Это не пройдет.

– Любезная хозяйка, – ответил он, – похоже, у нас есть намного больше тем для разговора, чем я предполагал. Однако дело сестры Портолес не терпит отлагательств, и она должна отбыть, прежде чем мы приступим к долгой беседе, которой вы так желаете. Но не бойтесь, ибо условия прошения, которые изложил нам ваш муж на перекрестке, будут выполнены, поскольку они, бесспорно, разумны. Отправляйся, Портолес.

Та сардонически отдала ему честь из-за плеча старухи, а после с обычным своим дерзким и недовольным видом двинулась широким шагом прочь со двора. Икбал что-то шепнул ей, отходя с дорожки, и не успел отскочить, когда она его лягнула, а потом и хлестнула по деформированному уху, торчавшему из бледной тонзуры, как верхний лист переспелого кочана капусты. Ярость исказила лицо монахини-воительницы, сделав еще менее привлекательным, хотя куда уж дальше? Икбал в ответ замахнулся увесистой сумой; Портолес увернулась от удара, но темное дно мешка забрызгало ее красными каплями. Если сестра и почувствовала кровь на своем лице, то не потрудилась вытереться. Поправив булаву, свисавшую с ссутуленного плеча, она медленно двинулась вниз по коварной тропинке.

– Мой муж, – прошептала хозяйка.

Обернувшись к ней, сэр Хьортт увидел, что расширившиеся глаза прикованы к сочащейся красным суме Икбала.

– Лучше нам в доме поговорить, – сказал сэр Хьортт, подмигивая Икбалу и тесня женщину к двери. – Идемте-идемте, у меня есть блестящая мысль насчет того, как вы и ваши люди можете посодействовать в военной операции, и я предпочел бы обсудить ее за чаем.

– Вы сказали, война закончилась, – глухо произнесла женщина, не сводя глаз с мешка.

– Так и есть, так и есть, – поспешил подтвердить сэр Хьортт. – Но согласитесь, что операцию необходимо выполнить, дабы гарантировать, что война не возобновится. Итак, чем вы утолите жажду слуг империи, вернувшихся с фронта?

Хозяйка помедлила, но деваться было некуда, и она проводила сэра Хьортта и брата Икбала в дом. Во дворе стояла тишина, только шелестели листья да пощелкивали костяные амулеты, когда ветер гладил щетинистую щеку горы. Вопли не начнутся, пока сестра Портолес не спустится в деревню, а там все будут слишком заняты, чтобы обращать внимание на звуки, доносящиеся из дома старосты.

Глава 2

Все было скучно, скучно, ску-у-учно, пока принцесса не улизнула с бесконечной Церемонии Равноденствия, проходящей в Осеннем дворце, и не отправилась искать духов на тыквенных полях вокруг храма Пентаклей.

Чи Хён Бонг на самом деле была не единственной принцессой, а только одной из принцесс – дома, в фамильном замке в Хвабуне, одной из трех, притом средней. А здесь, в столице, когда собрался весь двор, принцесс наверняка стало больше, чем звезд на небе, и все они втиснулись в многочисленные бальные залы. Однако принцессе, пусть даже не единственной во дворце, оказалось нелегко ускользнуть, поскольку принцесса Чи Хён Бонг, помимо всего прочего, прибыла сюда, чтобы официально познакомиться со своим женихом. Принц Бён Гу Отеанский, четвертый сын императрицы Рюки, Хранительницы Непорочных островов, выглядел абсолютно таким же напыщенным и высокомерным, как подразумевал его титул, так что Чи Хён решила сбежать любой ценой, но ей бы ни за что это не удалось без помощи трех ее телохранителей (особенно брата Микала, стража духа, хотя он и противился этому плану). Теперь пятнадцатилетняя девушка продиралась сквозь сплетение виноградных лоз под луной, круглой, как тыквы под ногами, а гомон за дворцовыми стенами отдалился и превратился в гул куда более тихий, чем шелест мохнатых листьев по шелковым юбкам.

– Ваше высочество, – позвал брат Микал с пересекавшей поле прямой тропинки, по которой шли они с Гын Джу, принцессиным стражем добродетели. – Не угодно ли идти с нами здесь, между грядками, а не поперек них? Гын Джу тревожится за ваше платье.

– Если Гын Джу предпочтет понести мое платье для его сохранности, я ничуть не против пройтись обнаженной в такой приятный вечер, – сказала Чи Хён, с радостью услышав в ответ невнятный лепет обычно сдержанного юноши.

Его практически не задевали подобные шуточки в ее покоях наедине с нею, но перед братом Микалом и Чхве – дело другое.

– Со всей серьезностью, принцесса, я без устали гадаю, нет ли в его опасениях некоторого смысла… – начал Микал, но Чи Хён оборвала его:

– Тогда перестань гадать, ибо я четко вижу собственный путь.

Но остроумие ее оказалось слегка подпорчено: в этот момент она споткнулась о тыкву. Принцесса бы упала, если бы не Чхве, поймавшая ее за руку; Чи Хён усмехнулась своему стражу доблести, и Чхве тепло сверкнула в ответ акульими зубами. Затянутая перед церемонией в гладкое черное платье, Чхве могла сойти за человека и даже за принцессу, если бы не изящные рожки. Кроме того, в этом платье ей было удобно, как омару на краю кастрюли, и разговорчивостью она тоже не отличалась от омара. Чи Хён больше нравилось, когда ее дикорожденная телохранительница находила обстановку достаточно непринужденной, чтобы открывать обманчиво маленький рот, полный острых клыков; но гости Хвабунского замка, похоже, порой считали Чхве немой – так редко она расслаблялась.

– Как думаешь, мы кого-нибудь найдем? – нетерпеливо спросила Чи Хён.

– Луна полная, скоро равноденствие, – ответила Чхве тихим хриплым голосом. – Удивлюсь, если не найдете так близко к голодной пасти.

Чи Хён нравились и острые зубы Чхве, и эбеново-черные рожки, и ее пугающая иногда скорость, и даже уроки боя на мечах, пускай изматывающие. Но больше всего нравилось, как Чхве неправильно подбирала слова. Чи Хён знала, что это не речевые ошибки: дикорожденная считала, что носители непорочного языка часто используют его неправильно, ибо на самом деле всякая кошка – проблема, всякий меч – клык, всякая стрела – бесчестье… а каждые Врата – голодная пасть. Взглянув на высокие жемчужные стены храма Пентаклей, сиявшие впереди, как маяк над растительным морем, Чи Хён затрепетала от восторга. Ей нравилось пугаться – слегка; и отчасти поэтому она так сильно любила Чхве.

Она всех их просто обожала, этих троих, дополняющих друг друга так же, как втроем они дополняли свою подопечную: Чхве была серьезна, а Микал очень забавен, обаятелен и для пожилого чужеземца – красив; а Гын Джу… ну, Гын Джу – это Гын Джу, самый близкий друг чуть ли не целую вечность. Страж добродетели принцессы был почти так же привлекателен, как Микал, и почти так же хорош в бою на мечах, как Чхве; вдобавок Гын Джу изготавливал наряды лучше, чем оба другие, а нарядами Чи Хён наслаждалась так же, как фехтованием.