Книга Где ты, любовь моя? - Долорес Палья
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так все и начиналось. Полное чудес лето прошло на подъеме - моя первая встреча со Средиземным морем, мой первый визит в Италию. Когда я впервые ступила на пьяца де ла Синьориа во Флоренции, я задохнулась от обступившей меня красоты и тут же припомнила слова Тора, сопровождаемые завистливым взглядом:
- Ты увидишь все это впервые, и я так завидую тебе!
Уставшие, загорелые, без гроша в кармане, «разделавшие Италию в пух и прах», как выразился Клод, в начале сентября мы закончили свой раунд в Канне, в доме родителей Клода. Фред установил в свободной комнате мольберт, и я взялась за кисть, впервые с моего приезда в Европу. За три недели в Миди я написала три огромных полотна, побив свой собственный рекорд - раньше такого никогда не случалось. Я до сих пор пишу очень медленно.
Моник, высокая, античной красоты женщина, спокойная и собранная, несмотря на творящееся в доме безумство, отнеслась ко мне тепло и с любовью. Она была одного возраста с Тором - чуть за сорок. Ее необычайная грация поразила мое воображение; у меня сложилось такое ощущение, что без волшебства тут не обошлось. Я все время ловила себя на том, что делаю с нее наброски, то за столом, то на берегу: движение кисти, сплетение пальцев, поворот головы, разворот плеч.
- Ты когда-нибудь видела свою мать? - спросила она меня однажды вечером.
- Да, - удивилась я. - Конечно, видела. Каждые летние каникулы проводила с ними на Лонг-Айленде. Вы ее знаете?
- Знала. Давным-давно. Милая девчушка, - улыбнулась Моник.
- Она и сейчас такая.
- У нее еще дети есть?
- Нет, - рассмеялась я. - Наверное, меня за глаза хватило. Я всегда с Тором жила, да вы и сами в курсе.
Она улыбнулась улыбкой Клода:
- Да, в курсе. Что у нее за муж?
- О, он славный. Ученый, физикой занимается. Они очень друг другу подходят. И вообще, - откровенно призналась я, - не понимаю, как ее угораздило за Тора выйти. Они такие разные!
Моник засмеялась:
- Ничего удивительного, что вы с отцом так хорошо ладите. Ты вся в него пошла.
Я улыбнулась. Люди постоянно повторяли мне это с тех самых пор, как я себя помню.
К середине сентября мы стали подумывать над тем, что пора бы уже вернуться в Париж, к «настоящей жизни», как говорил Клод. Занятия начинались только в сентябре, но мы хотели приехать чуть раньше, чтобы попривыкнуть и обустроиться.
Моник с Фредом тоже решили ненадолго съездить в Париж. Мы поехали на машине, убив три дня на дорогу, которую можно одолеть за двенадцать часов. И если по приезде в Париж я сразу же влюбилась в него, то за те три дня я потеряла голову от сельской местности, полюбив ее больше, чем Италию. Безграничная красота Франции таила в себе буйное веселье.
Мало- помалу я втянулась. Посещала занятия в «Гранд шомьер» и два раза в неделю брала уроки у Андре Лота. Вместе с остальными студентами «Гранд шомьер» обедала в дешевых ресторанчиках, которых на Монпарнасе десятки.
И почти каждый вечер встречалась с Клодом. Он жил в апартаментах своей матери, поскольку они с Фредом редко наведывались туда. Эту громадную квартиру в буржуазном стиле, с высокими потолками и огромными комнатами, Моник унаследовала от своих родителей. Это было милое гнездышко, под завязку набитое викторианской мебелью, всевозможными забавными мелочами, лампами из матового стекла, в большинстве комнат - чудесной работы камины. Друзья Клода не вылезали отсюда. Многие из них жили в студенческих общежитиях, маленьких отельчиках или пресловутых парижских комнатках на чердачном этаже. Иметь огромные апартаменты, да еще в полном распоряжении, для наших ровесников было из рук вон. Одним словом, здесь образовался своего рода центр для большей части Сен-Жермен-де-Пре. Время от времени я приводила на рю де Сен-Пер своих приятелей по школе искусств - Тедди Клейна, Боба Эндрюса и еще парочку-троечку других, включая кучку испанских художников, завсегдатаев одного из кафе Монпарнаса - «Бара США». Но чаще всего я встречала Клода ранним вечером, и мы обедали с двумя-тремя нашими знакомыми в «Пти Сен-Бенуа», или «У Огюстина», или в «Боз ар», где к нам примыкало еще несколько человек. После этого мы шли во «Флер», или в «Табу», или в «Роз Руж». Местечек было хоть отбавляй; все зависело только от толщины наших кошельков. Иногда я оставалась на Монпарнасе с Тедди или Бобом и проводила вечер в «Баре США», где Джури Кортес играл на гитаре и где можно было потанцевать. К тому времени мой французский улучшился настолько, что я стала чувствовать себя как рыба в воде и имела возможность общаться со всеми подряд. Особенно мне нравились испанцы, в большинстве своем художники, все как один красавцы и весельчаки.
Заглядывая в свое прошлое из безликого номера отеля «Кере», вспоминая весенние вечера пятнадцатилетней давности, я с трудом могла поверить, что в то время была всего-навсего двадцатилетней девчонкой в новомодной юбке с широким поясом и свитере с высоким воротом. Трудно поверить, что ничего не осталось ни от той девчонки, ни от тех лет - ничего, кроме безобразного шрама с рваными краями, плохо сросшегося и неумело спрятанного. После всех этих пятнадцати лет.
Пора признаться самой себе, что я не могу вернуться завтра в Лондон, не сделав попытки все разузнать. Я должна выйти из этой комнаты, спуститься вниз на лифте и пойти в «Селект». Ничего больше, только пройтись до «Селект» и выпить там, это и будет моей попыткой. Я не стану заглядывать в телефонный справочник в поисках имени, которого там, возможно, нет. Просто пойду в «Селект». Если после всех этих лет я и узнаю что-нибудь, то только там, и нигде больше.
Я оделась с особой тщательностью, глядя в зеркало на свое отражение и стараясь не смотреть самой себе в глаза. Я надеялась на то, что ничего не удастся узнать, что никто не заметит меня в этом изменившемся городе, что в «Селект» не найдется никого, кто бы знал Милоша или помнил меня. Я сбросила с себя латы, все последние годы скрывавшие часть меня, и ощутила холод наготы, как и много лет тому назад в Нью-Йорке, когда я осталась совсем одна после смерти Тора. Я захлопнула за собой дверь и вышла на бульвар Распай пятнадцать лет спустя, опоздав на тринадцать лет с началом поисков Милоша.
Вот так все это и случилось. Я ступала по бульвару Распай одна-одинешенька. Было такое чувство, что я учусь заново ходить, как будто я впервые встала после долго мучавшего меня паралича. Мало-помалу шаг мой становился все увереннее, а мостовая под ногами - все тверже. Мало-помалу я начала нормально дышать, мало-помалу я расслабилась.
Париж - самый призрачный город без призраков. Смотреть на него без любви и страсти просто невозможно, даже в столь необычных обстоятельствах. Изменился ли он? Дома вроде бы стали чище. И конечно же никаких серых униформ, чудесных серых униформ сорок восьмого года. Эта улица. Надо пройти по ней. Кафе «У Адриена». Оно все еще на месте. Поздно ночью, когда «Куполь» и «Селект» закрывались, мы, бывало, отправлялись в кафе «У Адриена» выпить еще по кружечке пива. Целая толпа из «Гранд шомьер». Интересно, юные художники из близлежащих школ до сих пор сюда ходят? Картины у входа стоят. Заведение стало более холеным, респектабельным, процветает, наверное.
