Книга Сокровище старой девы - Маргарита Южина

И все же в такой знаменательный день, как Аллочкина свадьба, пришлось собрать волю в кулак, наступить сапогом на самолюбие и собираться на совместное пиршество. Теперь же оказалось, что молодоженов нет, а следовательно, и появляться в ресторане Гуте было незачем.

– Мам, так я говорю: давай деда отправим! – снова предложила Варька.

– Точно, пап! Сходите, а? – засветились глаза у Гути.

Влас Никанорыч капризничать не стал. Напротив, как-то браво выгнулся, орлом взглянул на спутников и усмехнулся в вислые усы.

– Ну отчего ж не уважить обчество? Сходим. А, мужики? Я грю – в листоран сходим, а?

Мужики – два замызганных создания с увесистыми котомками – дружно закивали головами.

– Во! Мужики одобряют. Токо… – деловито нахмурился Влас Никанорыч. – Токо, доча, нам сперва надо помыться в ванне. Не можем же мы вот так, с устатку и прямо в листоран! Верно, мужики?

Мужики, словно дрессированные тюлени, снова в лад задергали головами.

Гутя молчком побежала готовить ванну, а приезжие гости принялись располагаться.

После длительной купальной процедуры папаша потребовал «рюмашку для чистого тела». Потом решил познакомиться с котом, а за знакомство требовалось выпить еще одну рюмочку. Кот знакомиться не собирался, а даже напротив – оцарапал назойливого гостя, после чего тому приспичило смазать ранку водкой, причем выяснилось, что лучше принять «лекарство» внутрь. Потом понадобилась рюмочка для снятия стресса. После еще одна, а затем, весело блестя хмельными очами, батюшка и вовсе заявил:

– Я, слышь, чего грю, мужики! А на кой леший нам ваабче этот листоран сдался? Нам и тут хорошо, а?

Мужики масляно улыбались и кивать уже не могли.

– Во, дочура! Мы так и порешили – сбегай-ка ты нам за бутылочкой, а мы тут посидим.

– Но… – начала было Гутя.

– А я грю – посидим! – властно рявкнул отец. – Потому как у нас горе! Беги, грю, за бутылочкой!

Гутя уже не могла спорить, возмущаться, ей хотелось, чтобы этот шальной день поскорее закончился. За бутылочкой, конечно, она не побежала – сбегал Фома, а Варька уселась за телефон и принялась обзванивать теток и сообщать, что гулянье сегодня состоится без новобрачных.

– Ты, Варь, скажи им… слышишь, Варя! Ты им скажи, что у нас жених занемог! – громким шепотом поучала дочь Гутя. – Скажи, сами не знаем, что с ним стряслось! Побелел, мол, весь, пена ртом пошла…

Варька послушно плела всякую ересь на почтенного Геннадия Архиповича, а тетушки долго охали в трубку, сокрушались о несложившейся судьбе младшенькой сестрицы. Однако от ресторана не отказались и пообещали отгулять весело, как если бы жених и не занемог. Еще и выразили надежду, что, дескать, когда пена у молодого уляжется, можно будет и еще собраться, они не откажутся.

Гутя немного успокоилась и собиралась тихонько удалиться в свою комнату, дабы мирно всхрапнуть после тяжелого дня, однако Фома уже принес заветную бутылочку, и папеньке требовалось выплеснуть душу.

– Гутя! – кричал он из кухни. – Иди к нам!! Соболезнуй!

Одного Фомы, который терпеливо восседал за столом вместе с гостями, ему было явно недостаточно.

– Ты, доча, только послушай! У нас такое горе, такое горе… Петрович! Ну какого лешего ты в рот как воды набрал?! – накинулся отец на притихшего пьяненького друга. – Я, что ль, буду посвящать всех в твои напасти?! Ты думаешь, если ты вот так молчком просидишь, тебя здесь пригласят еще на недельку остаться? Не-е-ет, мил дружок, надо про свою беду подробности изложить, тогда моя дочь растает, и живи ты у нее здеся хоть цельный месяц!!

Все Неверовы, заслышав про «цельный месяц», словно утиная стая, синхронно крякнули, вытянулись и приготовились к самому худшему.

Петрович же дернул носом, пригорюнился, воровато опрокинул рюмочку и горестно развел руками.

– Дык… а каки подробности? Корову мою споганили. Обесчестили, можно сказать… надругалися…

– Господи… – тихо выдохнула Гутя. – И что с ней такое вытворили?

– И главное – у кого ж на животное-то рука поднялась? – удивился даже Фома.

Петрович злобно сверкнул глазами на своего соседа – молчаливого моложавого мужика и ткнул в него скрюченным пальцем.

– Вот у яго! У Терехи! Пар-разит! У-у! Как дал бы! – замахнулся он на приятеля и тут же любезно пояснил хозяевам: – Он моей Дуське все роги отпилил! А кака корова хороша была! Я ее аккурат продавать собирался, так он, варнак… У-у! Как дал бы!

Тереха быстро вытер нос рукавом и торопливо принялся защищаться:

– А и правильно! А чего мне делать-то? – на всякий случай отодвинулся он с табуреткой подальше от яростного рассказчика. – Вот вы сами рассудите: оставил я, значит, машину возле ворот. У меня машина – «Жигули»! И черт попутал мою бабу на заднем сиденье буханку хлеба забыть. Она, вишь ты, из дальней деревни специально себе какой-то с отрубями покупает, от нашего, деревенского, у ее, вишь ты, нутро пучит! Ну и оставила. А корова эта… Я прям и сам не соображу – как она за этой буханкой в машину-то влезла? Я ж все стекла закрыл! А может, и не закрыл… точно, не закрыл, потому что жара была… Ну и она просунулась туда-то, к буханке башкой, а обратно никак не получается у ее. Рога ж мешают! И еще, главно дело, мукает! Мы с тестем все извелися, пока ее из «Жигулей» выковыривали! А все одно – не высовывается башка коровья, хошь ты тресни! И, главно дело, корова уж и сама б рада назад-то, ан нет – рога в стекла не пролазиют! Ну мы с тестем и того… пилой отпилили. И все только затем, чтоб не мучилась животина! А этот!… Набежал, орет «кто над моей Дуськой надругался?! Какой самасшедший на роги позарился?!»

Хлипенький Петрович подался тщедушным тельцем на здоровенного Тереху и визгливо заверещал:

– А и чего такого неправильного сказал?! Самасшедший и есть! Подладился к корове, так и бери ее всю! А он роги открутил, а теперь!.. Она и так-то не красавица была, токо и добра, что вымя, а теперь кто такую корову возьмет?!

– Что это значит – кто возьмет?! Да меня не просто возьмут – схватят!! – неожиданно появилась в дверях заспанная Аллочка. Естественно, по ее мнению, сегодня говорить могли только о ней, поэтому и рассказ про несчастную животину она приняла на свой счет. – Тоже мне – утешители… «Вы-ы-ы-ымя»!

Гутя кинулась кормить бурчащую сестрицу, а Влас Никанорыч, обтерев усы, полез к младшенькой с поцелуями.

– Ну, милая дочь, давай-ка лобызаться в уста сахарные, с самого приезду жду… – полез он через стол. – Чмокни отца-то, да садись, рассказывай – отчего твой жених, раскудрит его в кандибобер, от такого счастья отказался?

Аллочка немного подумала – стоит ли ворошить рану на виду у всех желающих, но видно решила, что от батюшки все равно никуда не деться, промямлила:

– Он, пап, трусоват оказался. Детишек моих испугался.