Книга Дневник жертвы - Клэр Кендал

Пытаюсь улыбнуться, но лицо меня совсем не слушается.

– О, разумеется! Конечно, приглашу. Ты просто обязан зайти и выпить кофе и согреться, а потом я вызову тебе такси. Это было ужасно любезно с твоей стороны – проводить меня домой, да еще в такой особый вечер… – Я понимаю, что меня понесло. – Извини, – бормочу я, стоя у раковины с чайником в руках и глядя на льющуюся воду. Такое чувство, словно я пытаюсь говорить на незнакомом языке. – Голова очень кружится.

Все силы уходят на то, чтобы устоять на ногах. Я как будто на карусели. Или это комната кружится? Мое тело перестало быть твердым. Оно стекает вниз, – ноги с готовностью подгибаются. Теперь я сижу на темно-сером плиточном полу своей встроенной кухни – рядом с чайником, у которого из носика выплескивается вода.

– Умираю от жажды, – жалуюсь я, отчаявшись придумать, как добыть воду из чайника, несмотря на что она уже залила мне все платье.

Ты берешь стакан и наливаешь в него воду. Опускаешься рядом со мной на колени и поишь меня, как маленького ребенка. Стираешь указательным пальцем каплю, повисшую у меня на подбородке, потом проводишь этим пальцем по своим губам. Я по-прежнему сижу, вцепившись в чайник.

Ты встаешь, чтобы выключить воду и вернуть стакан на место. Перегнувшись через мою голову, наклоняешься и забираешь у меня чайник.

– Мне так больно от мысли, что ты не доверяешь мне, Кларисса, – произносишь ты, дыша мне в волосы.

Ты поднимаешь меня с пола, и я повисаю на тебе – ноги как чужие. Мы уже в спальне. Усадив меня на край кровати, ты садишься передо мной на корточки. Я валюсь назад: спина совсем не держит. Слезы катятся у меня по щекам.

– Не надо, – шепчешь ты, и гладишь меня по голове, и приговариваешь, какие мягкие у меня волосы, и осушаешь поцелуями выступающие слезы. – Давай-ка я уложу тебя в постель. Я знаю, как с тобой нужно обращаться.

– Генри… – начинаю я. Не думала, что произносить слова так трудно. Кажется, я разучилась разговаривать.

– Забудь о нем! – Ты злишься. Закрываю глаза, не в силах больше выносить этот пронизывающий взгляд. – Признайся: ты ведь думала о нас, когда разглядывала ту картину Мунка? Ты представляла нас вместе. Вдвоем. Я тоже об этом думал.

Мое тело растеклось, как кисель; я чувствую, что умру, если останусь сидеть. Обессиленно падаю на спину. В голове бушует цунами, в ушах гремят барабаны. Я понимаю, что это стучит мое сердце. Все громче и громче, громче и громче.

Талия, живот, бедра, поясница: твои руки ползают по мне, расстегивая платье.

Я хотела, чтобы к этому платью прикасался только Генри. Я сшила его для праздничного ужина в честь дня моего рождения. Семь месяцев назад. Мы оба знали, что все кончено, но Генри не позволил мне встречать тридцать восьмую годовщину одной. Последний вечер вместе. Прощальный ужин, прощальный секс… Это платье я шила не для тебя!

Я отбиваюсь, слабо и безрезультатно. Сил у меня сейчас не больше, чем у младенца. Ты тянешь на себя расстегнутое платье, и оно соскальзывает с моих плеч. Потолок валится прямо на меня. Дальше – чернота. Засвеченные кадры из кошмарного сна, который я не желаю помнить.

Она настолько увлеклась своим занятием, что даже выронила ручку от испуга, когда тишину зала прорвал хриплый скрежет микрофона.

– Вызываются участники судебного разбирательства в зале номер двенадцать! Следующих лиц просят подойти к столу, – объявил пристав.

Ее вызвали первой – от звука своего имени она вздрогнула, как от удара током, и поспешно сунула блокнот в сумку, словно изобличающую улику, которую никто не должен видеть.

Две минуты спустя она уже торопливо шла за приставом вместе с остальными. Распахнулась тяжелая дверь, пропуская их в святая святых. Они поднялись на несколько этажей по бетонной, продуваемой сквозняками лестнице, прошагали по линолеуму через маленькую, чересчур ярко освещенную комнатку и нырнули в следующую дверь. Она поняла, что они пришли в зал суда, и растерянно заморгала. Ее имя прозвучало снова. Она прошла в последний ряд.

Генри ни за что бы не стал клясться на Библии, но Кларисса взяла книгу из рук пристава без малейших колебаний. И робко, но искренне, с верой в каждое слово, принесла присягу.

Рядом сидела пухленькая темноволосая женщина, чье имя можно было угадать по ожерелью с буковками из белого золота: Энни. Кларисса повернулась направо и сквозь застилавший глаза туман увидела пятерых обвиняемых, которые сидели всего в нескольких футах от нее. По бокам стояла охрана. Энни демонстративно разглядывала их, словно желая, чтобы они это заметили.

– Суд продлится семь недель, – сообщил присяжным судья.

Семь недель! О таком счастье она не смела даже мечтать.

– Если вы по уважительной причине не можете участвовать в данном разбирательстве, вы должны перед уходом сообщить об этом судебному приставу. Первое заседание назначается на завтра.

Она нашарила сумку, встала со стула и, одернув задравшуюся юбку, направилась к выходу вместе с остальными. Проходя мимо скамьи подсудимых, она подумала, что если бы они с крайним обвиняемым вытянули руки, то могли бы коснуться друг друга пальцами.

Она зашла в вагон, пробралась на последнее свободное место, на ходу стаскивая варежки, и достала телефон. К горлу подкатила легкая тошнота. Четыре сообщения. Одно от мамы, остальные от Рэйфа. Сегодня всего три? Для него – более чем скромно.

Против обыкновения, мамин текст она прочитала без улыбки: «Кофе – это не еда». Но к его СМС-сериалу, с виду совершенно безобидному, она не привыкнет никогда.

«Надеюсь, ты спишь. И видишь меня во сне».

«У тебя постоянно включается голосовая почта. Позвоню позже».

«Тебе нужны витамины. Соки, фрукты и все такое. Я к тебе заеду».

Ей так нужна была подруга. Человек, которому можно пожаловаться, показать эти сообщения и попросить совета. Раньше у нее были подруги – до того, как ее жизнь закрутилась вокруг Генри и попыток забеременеть. До того как она позволила мужчине бросить ради нее жену; до того как потеряла доверие других женщин; до того как ей стало слишком тяжело выносить их неодобрительные взгляды. Она стыдилась того, что сделала, и видела этот стыд, отраженный на их лицах.

Генри с ее подругами не встречался, однако ей все равно не слишком удавалось следовать важному правилу, рекомендующему разделять дружбу и личную жизнь. Когда Генри уехал, возобновить отношения с подругами она не решилась. Боялась, что те ее не простят. Иногда ей даже казалось, что она их не стоит.

Она подумала о Ровене – подруге детства, которую не видела два года. Их матери познакомились в родильном отделении, а потом вместе укачивали своих младенцев, глядя на море из окон верхнего этажа. Кларисса с Ровеной были неразлучны с рождения. Они вместе играли, вместе ходили в школу. Но Ровена тоже не любила Генри. Впрочем, они с ней выросли такими разными… вероятно, их разрыв был неизбежен, и Генри его лишь ускорил.