Книга Откровение огня - Алла Авилова

Комната была моя, и за столом, перед рукописью, сидел я сам, Берт Ренес, славист из Амстердама, приехавший в Москву для работы над диссертацией. Шел 1982 год. Еще был СССР, где царствовал Брежнев, и всем казалось, что политический контроль, цензура и спецхраны в этой стране будут вечны. Манускрипт, что был передо мной, тоже держали в спецхранах — сначала в церковном, потом в советском. За все время эту книгу смогли увидеть всего несколько человек. Среди них не значилось ни одного специалиста — я был первым.

Впрочем, это можно было сказать, если не считать особу, от которой я получил «Откровение огня». Она знала толк в рукописях, однако ее интерес к кенергийской книге не был исследовательским. Та, что принесла мне в общежитие «Откровение», опасалась говорить. Она мне своих намерений не раскрыла, но я о них догадывался.

Рукопись была в моем распоряжении до следующего утра. Я получил ее при условии, что не сниму с нее копии и даже не стану делать выписки — она мне была дана только для чтения. Чтение продвигалось медленно. Скоропись XVIII века нелегко разбирать, если сталкиваешься со своеобразным почерком. Другого быть и не могло у автора «Откровения огня», самого странного из всех кенергийцев. Почерк у него был не просто беглым, он был летящим. Затрудняла чтение и многовариантная графика большинства букв — столь небрежного письма в древнерусских манускриптах мне еще не приходилось встречать.

Если бы только это осложняло жизнь! Утром мне предстояло узнать, чем я был обязан привилегии увидеть пропавшую из АКИПа «книгу тайн». Хорошего ждать не приходилось. Вероятнее всего было то, что я верну рукопись и больше никогда ее не увижу.

Теперь, двенадцать лет спустя, я держал в руках «Огненную книгу». Я пролистал ее от корки до корки и заглянул в оглавление. Глав было семь, в соответствии с семью «тайнами», о которых рассказывалось в книге. Глядя на их выстроенные в ряд названия, я вспомнил чувство, которое они у меня вызывали тогда в Москве. Первое упоминание каждой из тайн было в кенергийской рукописи сродни торжественному возглашению: в этом случае автор пользовался другим письмом — уставом. «Тайна неповторимости», «тайна одиночества», «тайна многоликого страха», «тайна многоликой любви», «тайна причастности», «тайна смирения», «тайна Господнего равнодушия» — выписанные крупными, прямыми, красивыми буквами, эти названия выступали на разных страницах из скорописного текста, как порталы, и гипнотизировали своей значительностью. Странно было видеть их собранными вместе в оглавлении, пронумерованными, снабженными указанием страниц. Я закрыл «Огненную книгу» и убрал ее в шкаф.

«Ты и правда только хотела сообщить, чем кончилась кенергийская история?» — спросил я мысленно Надю. Что ж, получалось симметрично: начало она узнала от меня.

* * *

Двенадцать лет назад, в марте, я приехал в Москву работать над диссертацией. Ее темой было проявление индивидуальности персонажей в русских бытовых повестях XV–XVII веков. У меня имелась своя концепция, и я хотел собрать как можно больше материала для ее подтверждения.

В Москве находятся несколько библиотек, располагающих рукописными отделами. Я собирался начать с самой большой их них — Библиотеки имени Ленина, но получилось по-другому. На кафедре древнерусской литературы Московского университета мне посоветовали познакомиться с фондом АКИПа, о котором я никогда не слышал. Собрание рукописей этого архива было небольшим, но зато скомплектовано исключительно из частных коллекций, где преобладала светская литература. Я почувствовал себя кладоискателем, услышавшим координаты острова сокровищ. Надо ли говорить, что я отправился в АКИП немедленно.

В пятиэтажное, ничем, кроме запущенностью, не примечательное здание у Зубовской площади посторонние допускались не дальше вестибюля. Отдел рукописей располагался там на двух верхних этажах: на четвертом были комнаты сотрудников и читальный зал на два десятка мест, на пятом находились хранение и кабинет заведующего отделом, Андрея Алексеевича Парамахина. Путь на лестницу преграждал милиционер, проверявший пропуска. По его вызову ко мне спустилась сотрудница секретариата, которую мое неожиданное появление привело в растерянность. Приняв у меня необходимые бумаги, она посоветовала мне справиться о «результате» через день. Это было приятной новостью: разрешение на пользование читальным залом в других архивах надо было дожидаться от одной до двух недель. Неприятной новостью было то, что мне в нем здесь могли отказать — иностранцев допускали к себе далеко не все учреждения, а АКИП не походил на национальный форпост культуры, поддерживающий активные международные контакты. Когда я позвонил туда в назначенный день, оказалось, что неприступным бастионом он тоже не был: мой пропуск уже дожидался меня.

Две недели я ходил в АКИП ежедневно и просиживал за рукописями от открытия до закрытия. Посетителей всегда было немного: больше трех-четырех человек в читальном зале мне видеть не приходилось. Увы, и сокровищ здесь оказалось маловато. Самым большим из них была довольно любопытная редакция одной популярной повести. В славистике и это можно считать удачей. Она была мне приятна и только: я хотел большего.

Началась третья неделя моего пребывания в Москве. Я уже успел просмотреть почти все интересовавшие меня в АКИПе рукописи и собирался на днях перенести свою работу в Библиотеку Ленина, куда наконец получил допуск. 26 марта был обычный день. Я решил посвятить его двум спискам «Шемякина суда», сатирического произведения, полного бытовых коллизий. Вместе с рукописями на моем столе в читальном зале АКИПа лежал номер «Исторического вестника» за 1916 год, где был опубликован сравнительный анализ русской и польской версии этой повести. Первым делом я ознакомился с ним. Прежде чем закрыть журнал, я полистал его и обнаружил в последнем разделе статейку под названием «Замечательная находка». В ней шла речь о посланиях одного из епископов, жившего в XVIII веке, Московскому митрополиту. Они были обнаружены в библиотеке Благовещенского монастыря под Бобровом Тамбовской губернии. Статейка заканчивалась словами:

«По всей вероятности, эта библиотека, с недавнего времени доступная для научной общественности, еще не раз удивит исследователей. Ее собрание манускриптов поистине уникально. Говорят, что в монастыре хранится одна из самых интригующих древнерусских рукописей — „Откровение огня“. В ней излагается учение рязанского монаха-чудотворца XVI в. преп. Евлария. Этот инок, почитавшийся как святой, был основателем таинственного, уже давно заглохшего ордена кенергийиев. „Откровение огня“ благовещенские игумены еще никому не показывали».

Орден кенергийцев? Кто такие «кенергийцы»? Разве в православии были монашеские ордена? Где теперь находится «Откровение огня»? А вдруг здесь?! Последняя, безусловно, сумасшедшая мысль сняла меня с места. И в самом деле, а вдруг? Уже столько раз рукописи обнаруживались в самых неподходящих местах. В следующую минуту я был у каталога, где выдвинул ящик с названиями на «О». И вот у меня перед глазами оказалась карточка: «Откровение огня. Скоропись, прибл. 18 в. 86 л. Переплет: доски, кожа». Я смотрел на нее ошалело: «одна из самых интригующих древнерусских рукописей» и правда находилась здесь! Поразительны были и сама находка, и обстоятельства ее: такую ситуацию, вплоть до отдельных подробностей, я воображал студентом — и она стала реальностью.