Книга Ночь светла - Петер Штамм

Вскоре Джиллиан взяли ведущей на телевидение, и она вдруг стала зарабатывать столько же, сколько Маттиас. Но страдал он скорее от того, что в событиях, которые освещали они оба, Джиллиан всегда играла более значительную роль. Лишь тогда она заметила, что знает-то он действительно всех, но всерьез его не воспринимает никто. И вот, например, она берет у кого-то интервью, а сама краем глаза видит, как Маттиас толчется где-нибудь поблизости. Только выключат камеру, как он подойдет и встрянет в разговор. Да еще демонстративно обнимет ее или поцелует.

– Он в самом деле обиделся? – поинтересовалась Дагмар, когда вернулась.

– Просто мы поссорились сегодня вечером, – ответила Джиллиан.

Она поднялась и пошла в сад. Маттиас стоял на террасе, курил.

– Что случилось? – Ее голос прозвучал куда более резко, чем ей хотелось бы. – Давай-ка иди внутрь, холод-то какой.

Но ему померещилось, будто она как-то особенно смотрела на Дагмар. Вот он и спросил:

– Дагмар сделала эти фотографии?

– Знаешь что? С меня хватит! – возмутилась Джиллиан.

– Мы уходим, – сказал Маттиас, будто не слыша ее.

– Мне нельзя за руль, – сообщила она, нарисовав указательным пальцем нечто вроде спирали вокруг головы. – Можем остаться у Дагмар.

– А тебе только того и надо.

Бросив его на террасе, она вернулась в дом. Кто-то ей что-то говорил, она не отвечала, налила себе в стакан граппы, выпила и тут же снова налила.

– Останетесь ночевать? – спросила Дагмар.

– Теперь уж придется! – рассмеялась она в ответ.

* * *

– Да, мы поссорились, – подтвердила Джиллиан. – Но теперь это не важно.

Отец поднялся.

– Возьми с собой хоть парочку букетов, – попросила она. – Понятия не имею, кто их все прислал.

– Зачитать тебе карточки?

Она только головой покачала:

– Так и кажется, что меня тут выставили в гробу для прощания.

После обеда позвонила мать, поблагодарила за цветы. Спросила, когда можно навестить Джиллиан.

– Лучше не надо совсем.

Ведь любое обычное, нормальное лицо напоминало ей о собственном, погубленном. И было у нее такое чувство, будто она должна принять на себя весь тот ужас, что испытывают при виде ее другие, должна утешать их своим мужественным поведением. Выносить ей удавалось лишь присутствие врачей и сестер.

Мать не стала настаивать. Сообщила, что приглядывает за квартирой, холодильник освободила, грязное белье постирала.

– Спасибо, – сказала Джиллиан, – не стоило беспокоиться. Завтра у меня операция, а потом разберемся.

И добавила, что она очень устала.

– Ну, всего тебе хорошего.

– И тебе тоже.

Попыталась заснуть, чтобы только не думать об аварии, об операции, о Маттиасе.

Ближе к вечеру отец заглянул к ней снова. Очень деловитый.

– После первой операции ты в принципе можешь отправиться домой, – объявил он. – Но целесообразнее было бы остаться в больнице до тех пор, пока ты все-таки…

– Пока я не стану похожей на человека? – перебила Джиллиан.

– Пока ты не станешь нормально ходить. Когда тебе разрешат подниматься на ноги?

– Мне вставили пластину, значит, через неделю я, по идее, уже должна пойти, – пояснила она.

– Да и вообще здесь хорошо, – продолжил отец, – почти как в отеле. Дома мы не сумеем обеспечить тебе такой уход, как здесь.

– Не надо мне никакого ухода, – сказала Джиллиан.

– Если что нужно – звони. – Отец поднялся, протянул ей руку.

– У меня есть все, что нужно. Маме привет передавай.

– Ты ее тоже пойми, – сказал отец, уже стоя в дверях.

* * *

Предоперационная полным-полна людей, облаченных в зеленое. Чтобы лучше их разглядеть, Джиллиан попыталась привстать, но не сумела. Снизу видела лица, повязки и глаза-щелочки, над ними брови, в этом ракурсе всегда очень внушительные, и забавные марлевые шапочки. Какое-то лицо склоняется к ней, глаза дружелюбные, вокруг морщинки, и звучит голос: «Как вы себя чувствуете?» Вечно один и тот же вопрос: как она себя чувствует. Она-то задает себе другие вопросы. Что от меня осталось? То, что осталось, не рана? Как же она срастется? Кто это будет – я или все-таки не я?

Не успела она дать ответ про самочувствие, как лицо уплыло вверх и сплющилось, взгляд обратился в другую сторону. Но шевелилась повязка, и Джиллиан слышала слова, стараясь их не понимать, слышала спокойно и уверенно отданные указания. И сама ощутила сосредоточенность, какое-то радостное ожидание. Почему-то ей вспомнились школьные поездки. Всем классом собирались на вокзале, один за другим присоединялись к группе. Коротко приветствовали друг друга, вообще много не болтали. Хирург что-то сказал, совсем тихо. Кто-то захихикал, но подавил смешок. Движения их пока еще казались случайными, каждый занимался чем-то своим, стараясь не попадаться другому на пути. Анестезиолог подробно объяснял Джиллиан, как намеревается действовать. Она не знала, чего ожидают от нее самой. Зеленые существа исчезали одно за другим, и на миг Джиллиан показалось, что про нее тут вообще забыли. Но одновременно ей показалось, что ее поднимают за ноги, заталкивают в черную трубу и отпускают. Она помчалась вниз, сквозь тьму, все быстрее и быстрее, мимо проносились огни, шумы вдруг зазвучали где-то рядом, звонкий удар колокола, звук голоса, протяжный до неразборчивости и отдающийся эхом. И вдруг – совсем светло. Она почувствовала, как чья-то рука мягко тронула ее плечо. И снова появилось это дружелюбное лицо. Внутри у нее все сжалось. Почувствовала, как чьи-то руки поднимают ее, и вот настоящая качка, и вот металлический стук. Над нею проносятся лампы. Дышать тяжело. Нос заложен! Значит, у нее опять есть нос.

* * *

Ночью после операции Джиллиан снились кошмары. Наутро она не вспомнила своих снов, но сохранила тревожное ощущение от каких-то ночных просторов, по которым движутся невидимые люди, друг к другу они не обращаются, но таинственным образом между собой связаны. Откроешь дверь – а за нею возникает новое пространство, отвернешься – пространство исчезнет.

Зеркала не было на том месте, где она его оставила. Врач, вошедший в палату, держал это зеркало в руке. Он еще раз подробно объяснил ей, как он действовал: извлек хрящ из реберной части и восстановил нос, взял кожный лоскут со лба и покрыл им новый нос.

– Пока что красоты никакой, – сказал он. – Вам пока трудно будет представить, как оно заживет, но, уверяю вас…

Она сказала, что хуже прежнего все равно быть не может.

– Я вами очень доволен, – заключил он.

– Почему? Я ведь ничего не делала.

– Вы вели себя мужественно.