Книга Кто такой Лу Шортино? - Оттавио Каппеллани

За окном Городской клинической больницы Катании вставал рассвет октябрьского дня. Парень, только-только открывший глаза, разглядывал в хромированной перекладине кровати свое искаженное отражение. Он шевельнул ногами, чтобы убедиться, что жив. Рядом стоял и с улыбкой смотрел на него беззубый старик в грубой пижаме и с чашкой в руках.

– 's happened?[2] – прохрипел парень, стряхивая с себя оцепенение.

– Чего?

– What has happened?

Старик продолжал улыбаться.

– Черт побери, нам здесь только англичан не хватало! – сказал он.

– Перед тобой сицилиец, и не хуже тебя, старый пень! – чуть слышно прошептал парень.

Старик и не собирался стирать с физиономии довольную улыбку.

– Чай! – объяснил он, показывая на чашку. В его глазах стояло выражение человека, никогда до этого не пившего чаю.

– Давно я здесь? – спросил парень.

Старик молчал. С какой стати я должен отвечать тебе на этот вопрос, без слов говорила его физиономия.-

Парень пристально посмотрел на старика. Тот, так же не отводя взгляда, прихлебывал из чашки.

– Не знаю, давно ли я в этой больнице, – потряс головой парень, – но зато точно знаю: у меня есть привычка носить с собой пистолет. Иногда я убираю его в подмышечную кобуру – видал такую, нет? Ее носят под мышкой, потому она так и называется. Очень удобно доставать пистолет… А иногда я убираю его в кобуру на брючном ремне. Ее сдвигают немного назад – это так специально задумано, чтобы рукоятка пистолета умещалась на пояснице, – и можешь надеть любой пиджак, даже тесный, и застегнуть его на все пуговицы, – и никто не заметит, что у тебя там пистолет. Ну, не то чтобы никто, это я погорячился, потому что, если у тебя тренированный глаз, ты сразу усечешь, если у кого кобура на поясе. Но у тебя, старик, глаз нетренированный. Есть еще кобура для лодыжки, но вот что я тебе скажу: кобура на лодыжке – хрень собачья, она очень неудобная, ходишь, как колченогий, не можешь положить ногу на ногу, когда сидишь, – в общем, полный отстой. Слышь, дед, мне с тобой приятно разговаривать. Надо же иногда хоть с кем-нибудь поговорить. Я тебе уже сказал, не знаю, как я здесь оказался, не знаю, кто меня раздевал, – если я был одет, когда меня сюда принесли. Но слушай меня внимательно, дед. Обычно я ношу с собой пистолет. Сечешь фишку?

Старик молчал. Может быть, решил, что парень бредит.

– Возможно, когда тебя привозят в больницу и раздевают, с тебя снимают все, и пистолет тоже. Не знаю, меня никогда не притаскивали в беспамятстве в больницу, со мной это впервые, и я не в курсе больничных правил. Вполне возможно, что вон в том шкафу – видишь шкаф? – висит моя одежда, а вместе с одеждой лежит и пистолет. Конечно, это только предположение, тут нельзя быть уверенным до конца. И все же… Что ты об этом думаешь? Я вот не уверен, так, может, ты уверен? Молчишь? Значит, у тебя тоже нет ответа. Тогда сделаем так: я встаю, открываю шкаф и проверяю, там мой пистолет или нет. Если его нет – ладно, я возвращаюсь в постель и поищу кого-нибудь другого, кому задам свой вопрос. Но если мой пистолет там, клянусь честью, я его возьму и прострелю тебе колено, если ты сейчас же не скажешь, когда меня сюда привезли. Не хочешь рискнуть?

– Вчера утром.

– Вчера утром. Вот и ладушки.

Ник возвращался домой

Ник возвращался домой. Куртка у него была в крови, и даже на лице запеклись пятна крови. Он шел быстрым, но осторожным шагом, время от времени поддергивая спадающие брюки и все равно то и дело наступая каблуками мокасин на болтающиеся обшлага.

В руках он нес футляр от гитары. Он совсем закоченел. Но вот и улица, где стоит его дом. Вдоль одной ее стороны выстроились коттеджи, похожие друг на друга, словно близнецы. По другой тянулись еще не застроенные участки земли, заросшие пожухлой от солнца травой, пробивавшейся между кучками темных вулканических камней.

Здесь, конечно, не центр. Не то новостройка, не то городская окраина, а может, просто новостройка на окраине. Уличное освещение – в этот час довольно скудное – не оставляло в том сомнений. Основным источником света служил огромный рекламный щит фирмы, производящей свадебные наряды, да еще сиял праздничными огнями сад Тони, его соседа.

Ник ускорил шаг. Он заметно прихрамывал – подвернул ногу. Надеясь, что это не слишком бросается в глаза, он попытался идти еще быстрее.

Но Тони его все-таки углядел. В руке он держал вилку с насаженным на нее огромным куском мяса.

– Ник! – заорал он, сияя улыбкой. – Ник, заходи, у меня барбекю!

Какое на хрен барбекю!

У Тони гладкое, словно у игрушечного пупса, лицо без единой морщинки («Божий дар», – с гордостью объяснял он своим клиентам). «Тоже мне дар», – фыркал дядя Сал, считавший, что «у мужчины должен быть мужской облик». Неожиданно Тони завел моду носить шелковые рубашки с высоким воротником и повязывать на шею мягкий цветной платок, слишком вызывающий даже для типа с таким лицом, как у него.

Некоторое время спустя обнаружилась и причина: оказывается, он открыл в своем квартале парикмахерский салон «У Тони», по интерьеру нечто среднее между ночным клубом 60-х годов и бразильской дискотекой 8о-х. «Самое ему место – в Сан-Берилло, – прокомментировал дядя Сал, – тамошние шлюхи будут просто счастливы». Так что отныне у Тони появилось два основных занятия: помогать дамскому населению квартала наводить красоту да устраивать у себя в саду барбекю – когда позволяла погода. Но даже в октябре, когда погода не самая подходящая, сад не простаивал. А уж потом на долгих четыре месяца про барбекю придется забыть.

Ник с самого начала пришелся Тони по вкусу.

За несколько месяцев до того Тони страшно переживал из-за соседнего дома. Он освободился, когда последний жилец, синьор Пульвиренти, съехал после очередной ссоры с Тони на почве барбекю. Тони больше всего боялся, как бы новый сосед не оказался таким же занудой, как синьор Пульвиренти.

Ситуация накалилась до предела в тот вечер, когда осатаневший синьор Пульвиренти схватил поливальный шланг и устроил гостям Тони, приглашенным на барбекю, нечто вроде холодного душа. Ошибка синьора Пульвиренти заключалась в том, что он не учел одно важное обстоятельство: среди приглашенных был и дядя Сал, надевший в тот вечер новый костюм в мелкую белую и нежно-голубую полоску, который ему только что доставили от Павоне, неаполитанского портного, обшивавшего дядю Сала уже много лет.

У дяди Сала были свои «маленькие слабости», как он называл их в разговорах с близкими друзьями: он любил хорошо пошитые костюмы-тройки, экстравагантные идеи («блестящие идеи», уточнял он) и свою племянницу Валентину, которая училась на стилиста на курсах, гордо именуемых профессиональным институтом широкого профиля. Когда полоски на костюме дяди Сала под струей воды из шланга синьора Пульвиренти из светлых стали темными, вся компания погрузилась в мрачное молчание.