Книга Руби - Вирджиния Клео Эндрюс

Но мать моя лежала на кладбище в полумиле от нашего дома, а отец… Я не знала даже его имени. Это был чужак, неизвестно каким ветром занесенный в нашу бухту. Он увидел, как мать танцует файсдодо, каджунский танец, и влюбился в нее. В единственную выпавшую им ночь любви оба они, опьяненные страстью, позабыли обо всем на свете, и в результате на свет появилась я. Так, по крайней мере, рассказывала бабушка Кэтрин. Сознание того, что мое рождение стоило матери жизни, неизменно приносило мне жгучую боль. Но не менее мучительной была мысль, что где-то живет человек, который даже не подозревает о том, что я, его дочь, существую на свете. Мы никогда с ним не увидимся, не перекинемся парой слов. Даже тени наши не встретятся в сумраке, как встречаются тени рыбацких лодок, скользящих по воде ночью.

Будучи маленькой, я придумала игру «в папу». Игра заключалась в том, что я долго стояла у зеркала, разглядывая собственное отражение, и представляла, как выглядел бы мужчина, похожий на меня. Потом бежала к столу и с помощью карандаша пыталась запечатлеть этот образ на бумаге. Черты лица у него были мои, а насчет всего остального я безудержно фантазировала. Иногда я делала его высоким, как дедушка Джек, иногда среднего рос та, немного выше, чем я сама. Но на моих рисунках он всегда был безупречно сложен и мускулист. Иначе и быть не могло – только очень красивый мужчина мог так легко покорить сердце моей матери.

Со временем карандаши сменились акварельными красками. Однажды я изобразила отца в танцевальном зале. Он стоит, прислонившись к стене, и на лице его счастливая улыбка – он впервые увидел маму. Выглядит он настоящим обольстителем, сексуальным и неотразимым, – устоять против такого у моей красавицы-матери не было шансов. На другом рисунке отец, уходивший по большой дороге прочь, оборачивался, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленную. Я изо всех сил старалась изобразить в его взгляде обещание. Обещание вернуться.

На других рисунках отец занимался самыми разными делами, например правил рыбачьей лодкой, орудуя шестом, пробирался в пироге по каналу. Бабушка Кэтрин догадывалась, кого я все время рисую. Я видела – это глубоко ее печалит, но отказаться от этого занятия было выше моих сил. Когда я немного подросла, бабушка стала убеждать меня почаще рисовать различных животных.

Как-то в выходные мы выложили мои картины на прилавок вместе с прочими товарами – домоткаными одеялами, простынями и полотенцами, корзинами из дубового луба, шляпами из пальмовых листьев. Рядом стояли склянки с травяными настоями от головной боли, бессонницы и кашля. Иногда в банке красовалась заспиртованная змея или огромная лягушка-бык – такие диковины неизменно привлекали внимание туристов и шли нарасхват. Еще бо́льшим спросом пользовались приготовленная бабушкой похлебка, которую каджуны называют гумбо, или джамбалайя – блюдо из риса, в который добавляется всякая всячина. Гумбо бабушка разливала в мисочки, и туристы, сидя за столом напротив нашего дома, с удовольствием поглощали настоящий каджунский обед.

Честно говоря, жизнь моя вовсе не была так уж горька и безотрадна, как случается порой с детьми, лишенными родителей. Жили мы с бабушкой более чем скромно, но у нас был свой домик, где мы чувствовали себя безопасно, а нехитрая наша торговля позволяла сводить концы с концами. Иногда – хотя, надо признать, не слишком часто – дедушка Джек делился с нами доходами от ловли ондатры. Только этот промысел его и кормил.

Бабушка Кэтрин была слишком горда и слишком сердита на дедушку, чтобы принимать эти деньги с благодарностью. Дедушка или отдавал их мне, или просто оставлял на кухонном столе.

– Я не жду от нее никаких благодарностей, – как можно громче говорил дедушка, стоя рядом со мной на галерее. – Но по крайней мере, она могла бы заметить, что я принес ей эти проклятые деньги. Черт побери, они нелегко мне достались.

Бабушка Кэтрин делала вид, что не слышит, и про должала заниматься своими делами, не удостаивая дедушку даже взглядом.

– Спасибо, дедушка, – пыталась я исправить положение.

– Не твоей благодарности я жду, Руби. И вообще, я приношу вам эти деньги не ради благодарности. Я просто хочу, чтобы кое-кто знал: я жив, не потонул в болоте и не пошел на корм аллигаторам. Но кое-кто считает ниже своего достоинства даже взглянуть на меня. Не понимает, что это просто неприлично.

При этих словах дедушка повышал голос, так что не услышать его бабушка никак не смогла бы.

Иногда она появлялась в дверях, точно слова деда задели ее за живое.

– С каких это пор Джек Лэндри стал разбираться в приличиях? – роняла она, по-прежнему не глядя на дедушку.

– А…

Безнадежно махнув длинной рукой, дедушка разворачивался и уходил по направлению к болотам.

– Дедушка, подожди! – умоляла я, устремляясь за ним.

– Подождать? Чего мне ждать? Тот, кто не имел дела с каджунской женщиной, не знает, что такое упрямство. Если каджунка вобьет себе что-нибудь в голову, она становится настоящим чертом. Нет, здесь мне ждать нечего, – заявлял дедушка и ускорял шаг, громко хлюпая ботинками по влажной траве.

Зимой и летом дедушка носил красную куртку – нечто среднее между рыбацким плащом и стеганой фуфайкой. Куртку эту сплошь покрывали огромные карманы – крысиные, так их называют, куда он складывал убитых ондатр.

Когда дедушка сердился, его длинные седые волосы развевались языками белого пламени. Смуглая его кожа напоминала, что в жилах представителей семейства Лэндри течет немало индейской крови. Когда он был трезв и пребывал в хорошем настроении, в его изумрудно-зеленых глазах посверкивали веселые искорки. Высокий и тощий, он тем не менее был так силен, что мог справиться с аллигатором. В наших краях о дедушке Джеке ходили легенды. Не многие, подобно ему, отваживались на одинокую жизнь на болотах. Но бабушка Кэтрин относилась к семейству Лэндри презрительно и часто доводила меня до слез, проклиная тот день, когда вышла замуж за дедушку.

– Пусть это станет для тебя хорошим уроком, Руби, – говорила она. – Запомни: сердце способно обмануть разум и оставить его в дураках. Сердцу, как говорится, не прикажешь. Но прежде чем ты свяжешь свою жизнь с мужчиной, попытайся понять, куда он тебя поведет. Иногда лучший способ увидеть будущее – оглянуться в прошлое, – наставляла бабушка. – Жаль, что я была так глупа и не желала слышать, что говорили люди о Лэндри. О том, что у них дурная кровь… Это стало ясно уже тогда, когда они только здесь появились. Представь, были времена, когда повсюду висели таблички: «Лэндри вход воспрещен». Но мне было наплевать на любые предостережения, и это не довело меня до добра. Теперь-то я знаю: слушаться надо не собственного глупого сердца, а древней мудрости.

– Но ты же любила дедушку, правда? – настаивала я. – Наверняка видела в нем что-то хорошее.

– Я видела только то, что хотела видеть.

Я никак не могла понять, по какой причине бабушка говорит о своем муже с таким упорным пренебрежением и почему столь непреклонна в своим отношении к нему. Как-то раз, набравшись смелости, я попыталась приподнять завесу над прошлым.