Книга Свекруха - Надежда Нелидова

– Квартиры продадим, деньги положим на книжку… – соображает Прокопьевна. – И будем отдавать пенсию и наградные за уход и проживание.

– Да ни в коем случае! – всплёскивает лебедиными ручками Эванджелина. – Время смутное: лопнет банк, и ваши вклады – тю-тю. Решили пополнить ряды бомжей? Вас что, жизнь ничему не научила?! Квартира – это угол, крыша над головой. Это – Неприкосновенное.

Сделаем пробный шаг, весной съездим в гости. Сдадим ваши квартиры пока на полгодика, подыщем надёжных квартиросъёмщиков. Оформим через ЖЭКи… Пожалуй, лучше через нотариуса. Ах, если бы всё получилось! – Эванджелина взвизгивает, как девчонка. Она рада больше нас.

Одна Дробышко недовольна. Что-то мысленно прикидывает, подозрительно поблёскивает медвежьими глазками. Ревниво пыхтит:

– Ага. У меня «сталинка» в центре города, потолки три метра. Недавно капремонт был. У Прокопьевны «трёшка» и вид из окна – чисто пейзаж… А у неё, – кивает в мою сторону, – конура облезлая в хрущёвке на окраине. А в условиях одинаковых, небось, жить будем?!

– Нет, – сухо говорит Эванджелина. – Её поселят в облезлой собачьей конуре. Вы этого хотите, Дробышко? Не успели уехать, а уж склочничаете. С такими настроениями нечего и ехать, позориться.

– Та-ак. Плечики развернули, грудки выпятили, попки поджали! Про монету не забываем! И, па-ашли!

Сегодня наше последнее занятие в школе красивой походки. Эванджелина непривычно грустно-нежна с нами. Она не обзывает нас пьяной матроснёй, шлюхами и утками, откармливаемыми на фуа-гра. Она говорит, что мы дадим фору молодым, и что у неё никогда больше не будет таких прилежных учениц.

После занятий в раздевалке нас ждёт от неё сюрприз: чай и огромный воздушный сливочно-земляничный торт. Мы обсуждаем последние детали. Раздаём долги, доделываем дела. Вера увезла забывчивую маму в деревню к брату, не без скандала с его стороны.

– Да где же она?!

До отхода поезда остаётся шесть минут. Мы топчемся среди чемоданов на колёсиках и рюкзаков с пожитками «на первое время». Наши билеты и документы у Эванджелины, как и пачка нотариально заверенных документов. Она сегодня с утра побежала в Пенсионный фонд чего-то там «подчищать» и визировать.

Первой спохватывается Эльза.

– Слушайте… – говорит она, бледнея как мел, – Кто-нибудь, читал внимательно договоры о сдаче квартир?

Какое там. Всё проходило сумбурно, взвинченно, в какой-то эйфории. Как под гипнозом.

– А нотариус? Вам не показалось, что они с Эванджелиной… подозрительно переглядывались? Вдруг мы на самом деле подмахнули не глядя договоры не о сдаче, а о продаже квартир?!

Немая сцена. Меловая бледность и вытянутость мгновенно передаётся нашим лицам. Спустя минуту мы обретаем способность двигаться. Прокопьевна охает и, оседая толстым задом на сумки, лезет за валидолом.

– Боже мой, – шепчет Эльза. – Так лохануться во второй раз, как последней идиотке… Где же мы жить теперь будем?! В ДК, где с вишенкой в заду маршировали?

– Господи!! – утробно взвывает Дробышко. – Кто-то вообще знает эту Эванджелину? Залётная птичка, гастролёрша…

…– Девочки!!

Нам послышалось?! Далеко у вокзального входа кто-то машет нам рукой. Или не нам?! Кто-то скользит неповторимой балетной походкой. Весь вокзал замер и сконцентрировал восхищённые взоры на летящей фигурке.

И мы замерли. Щуримся, до боли всматриваемся в чудное видение близорукими и дальнозоркими, подслеповатыми слезящимися глазами.

Эванджелина?… Не Эванджелина?!

P. S. Вахрамеева была права. Через три месяца мы затосковали и вернулись домой. Все, кроме Дробышко. Она там вышла замуж за фермера, одинокого пастуха. Она покорила его своей красивой походкой.

РОМАШКОВАЯ ВАЛЯ

Часть 1

В ординаторской сестра с ночной смены натягивала модные высокие ботфорты. Они не лезли на ногу, она злилась и даже тихонько стонала. Другая девушка надевала накрахмаленную шапочку, глядясь в полированный шкаф. Она надвигала ее на самые брови, как носил главный травматолог, молодой красавец осетин – в него были влюблены все незамужние сестры и врачихи из отделения.

– Собрание сегодня. Видела объявление? – она откинула маленькую головку на лебединой шейке, любуясь собой. – Санитарку Крутикову будут обсуждать. Это которая из терапии перешла?

– Здрасте вам, – сказала первая девушка, тяжело дыша от борьбы с сапогом. – Валю она не знает! Большая такая, белобрысая, с косами. Её ещё «божьей коровкой» зовут.

В коридоре на эту же тему судачили санитарки.

– Ну и развратница Валя! – негодовала старейшая нянечка отделения тетя Катя. – А думали, порядочная женщина. А она развратницей оказалась.

Как раз на днях тетю Катю обсуждали за то, что она проносит в палаты водку и берет деньги за клизмы и горчичники. Тетя Катя, убедительно поревев и раскаявшись на собрании, продолжала делать свое. И теперь негодовала больше всех.

Валя Крутикова… Свои немодные толстые косы она стягивала на концах аптекарскими резинками, увенчанными ядовито-зелеными божьими коровками. Эти детские заколки комически контрастировали с ее по-мужски крупными плечами. И ростом она была высокая: с главного травматолога. Она была уже в годах, около тридцати.

Ее и больные отметили. Когда Валя в первый день выносила из мужской палаты поднос, задела косяк двери. Веселый парень Михаил немедленно припрыгал на костылях и с восхищением обследовал дверь, которая всё ещё вибрировала от соприкосновения с мощным Валиным бедром. Высунулся вслед и присвистнул:

– Вот это санитарочка! Широкая натура!

Валя своими мягкими опрятными руками неторопливо делала санитарские дела. Носила на коромысле ведра из пищеблока, переступая мелко уточкой, как баба, несущая воду из колодца. Выливала и подкладывала чистые судна. Подмывала, чистила раковины и плевательницы, готовила растворы, помогала сестрам ставить капельницы. И однажды, когда штатив сломался, стояла полтора часа вместо штатива и держала на весу бутыль с физиологической смесью. Словом, все ею очень были довольны.

Отделение было большое, на смену выходило сразу три санитарки. За каждой была закреплена своя территория, и все-таки случались ссоры. Например, когда они пили чай в тихий час, и нужно было выписывать больного из «ничейного» изолятора: искать по номерку мешок с одеждой, менять матрацы, белье.

В таких случаях, если тут была Валя, конфликты разрешались мгновенно. Она грузно поднималась, отодвигала блюдечко и говорила ровным невыразительным голосом:

– Будет лаяться-то, я иду, – и шла, бросив в рот карамельку, и делала все, что надо.

– Экая ты беззлобная, Валюша, – льстиво заметила как-то тетя Катя. Она, мелко пришлепывая, пила чай и умильно утирала сморщенные губы. – Прямо чудо по нынешним временам. Ты и слова не сказала, ты и пошла, ты и сделала.