Книга Девять уроков - Кевин Алан Милн

– Огаста? Еще и в разгар ночи! Что ты тут делаешь? – Он окинул меня взглядом с головы до ног. – Да ты весь в грязи!

– Это все на твоей совести, – простонал я. – Эта грязь, лось, моя машина, полоска с тестом – ты во всем виноват!

Как я и предполагал, ответ мой не только озадачил его, но и разозлил.

– Понятия не имею, о чем ты болтаешь, но если зайдешь в дом, мы сможем во всем разобраться.

Разобраться? – подумал я. – Это что-то новенькое.

Отец отправился на поиски сухой одежды, а я тем временем разделся догола. «Доброе утро, мама, – помахал я рукой фотографии в рамке, которая стояла, как всегда, на каминной полке. – Давненько уже я не попадался тебе на глаза в таком виде». На другом конце полки разместилась их общая с Лондоном фотография, а между двумя снимками выстроились главные сокровища отца: мячи для гольфа в стеклянных футлярчиках. На каждом из них красовался автограф какого-нибудь знаменитого игрока, и отец с утомительными подробностями рассказывал гостям о том, где и когда удалось ему заполучить такую редкость. И лишь на одном мяче не было никакой подписи. Сколько я помнил, отец никогда не заговаривал о нем и не позволял мне его трогать.

Дождавшись Лондона, я быстро оделся, и мы уселись в гостиной, где со снимка на нас смотрела моя мать.

– Так что, – сказал он, зевая, – сколько там времени прошло? Месяцев одиннадцать, а то и двенадцать? Я не слышу о тебе целый год, после чего ты появляешься посреди ночи, брызгая слюной по поводу того, что я якобы совершил.

Отец как уроженец Англии всегда говорил с акцентом, который становился только заметнее в минуты усталости. Лондон снова зевнул и бросил взгляд на часы.

– Я смотрю, чертовски поздно, так что давай, выкладывай. А то мне и так уже хочется попотчевать тебя вот этим, – покрутил он в руках клюшку. – Может, хоть это заставит тебя поумнеть.

– Ты во всем виноват, – заявил я с места в карьер. – Ты и твой гольф. Ну почему именно мне достался отец, который только и делал, что гонял по полю белые мячики? Чем я заслужил такое наказание?

Лондон в задумчивости опустил подбородок на клюшку.

– И как это связано с тем, что ты набрался наглости заявиться сюда посреди ночи, с ног до головы покрытый грязью?

Пожалуй, это было слишком по-детски с моей стороны, но я возмущенно фыркнул, желая подчеркнуть всю важность своих слов.

– Как связано? Да напрямую! Будь ты хорошим отцом, ты бы учил меня не только гольфу. С тобой же всегда было так: или гольф, или ничего. И когда я провалился в качестве игрока, все, что у меня осталось от тебя, – то самое ничего. Если бы ты чуть больше заботился обо мне, я не явился бы к тебе посреди ночи, заляпанный грязью, а сидел бы дома с женой, празднуя нашу удачу.

Отец вопросительно вскинул брови.

– Что-то я тебя не понимаю.

– Мне что, повторить все по слогам? Ты не хуже меня знаешь, что отец из тебя был никакой.

Лицо у него заметно напряглось.

– Готов признать, что кое в чем я вел себя не лучшим образом. Не пойму только, как мои давние промахи могут быть связаны с твоим внезапным приездом.

Я встал и зашагал по комнате, размышляя о том, стоит ли сообщать ему катастрофическую новость, которую узнал чуть раньше. Все это время отец внимательно наблюдал за мной.

– Все очень просто, – начал я медленно, но понемногу набрал обороты. – Будь ты хорошим отцом, я не явился бы сюда посреди ночи и уж, конечно, не обляпался бы в грязи. Я бы не влез в грязь, поскольку машина не застряла бы в канаве из-за лося, который не пил бы из ведра, а сам я не сбежал бы из дома, потому что жена заперлась от меня в спальне. И все оттого, что я не готов был принять тот факт, что на полоске с тестом стоял огромный фиолетовый плюс!

Отец какое-то время молча смотрел на меня. Когда до него дошло, наконец, о чем это я, он радостно вскочил и вскинул руки над головой.

– Плюс! – воскликнул он с энтузиазмом. – Ты молодчина, Огаста! Вот это, я скажу тебе, бросок!

Он попытался обнять меня, но я отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

– Похоже, ты так и не понял. Я не желаю быть отцом. Семь лет я делал все возможное, чтобы избежать этого кошмара. Ну какой из меня отец? Единственный пример, который был у меня перед глазами, ты сам, а это, как понимаешь, не способствовало появлению отцовских инстинктов.

Лицо у Лондона побагровело – явный признак раздражительности, с которой я успел познакомиться еще в детстве. Приятно было сознавать, что я по-прежнему могу вывести его из себя парочкой пренебрежительных замечаний. Отстранившись, он гневно взглянул на меня, после чего вновь уселся на стул.

– Зачем ты приехал сюда, Огаста? – процедил он сквозь зубы. – Выплеснуть на меня свое недовольство?

– Да! – выпалил я в ответ. – Слава богу, до тебя наконец-то дошло! А еще затем, чтобы высказать тебе свою признательность.

Тот взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

– Спасибо, что в первую очередь всегда думал только о гольфе. Спасибо, что помог мне почувствовать себя неудачником. Ах, да, и огромное спасибо за то, что я так и не получил от тебя никакой поддержки.

Прежде отец с готовностью вступал со мной в перепалку, но в этот вечер он не спешил обрушить на меня ответные упреки. Вместо того чтобы разозлиться на мои ядовитые замечания, он, как ни странно, заметно погрустнел.

– Признаться, – пожал он плечами, – я так до конца и не понял: ты брызжешь слюной из-за того, что Эрин беременна, или тебе не дает покоя мысль, что я был плохим отцом?

– Из-за всего! Песня одна и та же, только куплеты разные!

– Надеюсь, ты уже закончил? А то мне хочется спать, – спокойно произнес он.

По правде говоря, я был искренне разочарован тем, что мне так и не удалось разозлить его. Мне ужасно хотелось довести его до точки, когда он просто взорвется от ярости. Кому-то это может показаться нездоровым поведением, но такие перепалки с отцом всегда шли мне на пользу. С одной стороны, они служили оправданием моему недовольству, а с другой – позволяли выпустить эмоциональный пар.

Мне не хотелось сдаваться так быстро. Я рассеянно скользил взглядом по комнате, пытаясь найти что-нибудь, что поможет вывести отца из себя. Когда на глаза попалась фотография матери, меня осенило: наконец-то я обнаружил дыру в его обороне! Я подошел к снимку, который знал с детства. Мать на нем оставалась вечно молодой – ей было лишь двадцать с небольшим, когда она умерла для мира и для тех, кто нуждался в ней больше всего.

– Знаешь, а ей повезло, – заметил я. – Она ушла от нас до того, как успела понять, что ты за тип. Я ее практически не помню, но не сомневаюсь, что ты не заслуживал такой жены.

Удар попал в цель. Небрежное упоминание о любимой женщине привело к тому, что Лондон вскочил с места и сжал кулаки. Все было, как обычно, если не считать одного: он так и не взорвался, выплеснув на меня свою ярость. Каким-то чудом отцу удалось сохранить внешнее спокойствие, что было совсем нетипично для него. Лицо у Лондона побагровело, и он вновь процедил сквозь зубы: