Книга Проклятие палача - Виктор Вальд

Тот не отвел лица, выдержав взгляд герцога. Он только посмотрел на своих венецианских компаньонов и под их молчаливое согласие ловко перевалился с борта в лодку. После долгого осмотра он поднял голову и с усмешкой сказал, обращаясь к герцогу:

– Diagnosis ex juvant bus[11]в данном случае говорит: «Один мужчина мертв». И, как говорил мой наставник по медицине в славном университете Салерно: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis[12]. Второй мужчина, это тот, что на веслах – Articulo mortis[13], и боюсь это Casus incurabilis – «неизлечимый случай». В его теле четыре стрелы. А вот женщина с младенцем и две девушки, кажется, не пострадали. Удивительно! В лодке стрел больше, чем иголок на еже.

– Casus incurabilis – неизлечимый случай… А ты вот возьми и излечи! – в раздражении выкрикнул герцог. – Слышишь! Я велю излечить! Венеция за тебя ручалась.

Затем Джованни Санудо повернулся к своему комиту, по прозвищу Крысобой, и строго велел:

– Проследи, чтобы лечил. Девушек и женщину в твою каюту. Завтра посмотрю. А ты смотри, чтобы никто на них не смотрел, и пальцем не тронул.

– А тот, что мертв? – в поклоне спросил Крысобой.

– Похоронишь, как брата родного, – зло улыбнулся герцог.

Ему нестерпимо желалось вина. Бокал. Нет, еще два. Может быть два больших бокала заставят уснуть Джованни Санудо и завершат этот проклятый день.

Дай-то Бог.

Потревоженный осмотром лекаря, а затем испуганный громкими разговорами, проснулся и взахлеб заревел младенец. Его тут же приглушила женская грудь. Мужчина на веслах встрепенулся и приподнял голову:

– Живы…, – едва слышно вымолвил он.

В ответ женщина тихо заплакала и положила голову на колени гребца.

Герцог пьяно хмыкнул, и погрозил пальцем лекарю:

– Слышал? Он жив! А ты говоришь – одной ногой в гробу! Лечи! Хочу услышать от него причину такой яростной атаки.

– Кажется, на это есть какой-то ответ, – склоняясь над убитым, загадочно произнес лекарь. – Кажется, я узнаю убитого…

– Ну, и? – с кривой усмешкой спросил Джованни Санудо.

– Пусть еще взглянут на него мои друзья венецианцы… Но, пожалуй… Мне кажется это Анжело – личный секретарь дожа нашей славной Венеции Андреа Дандоло.

«Одним проклятым венецианцем меньше, – внутренне возликовал герцог Наксосский. – За это нужно выпить!»

Но этого злорадства не должны были видеть другие, тем более эти три венецианских посланника. Джованни Санудо тяжело взобрался на куршею и направился в свою роскошную беседку на корме галеры.

– Герцог… Великий герцог! Оставьте надлежащие распоряжения! Если это секретарь великого дожа, то нужно сообщить дожу и Совету десяти! Это ужасное преступление против Республики Святого Марка!

Но на все эти возгласы венецианцев Джованни Санудо, не оборачиваясь, неопределенно махнул рукой. Ему нестерпимо желалось выпить бокал вина. А лучше два…

* * *

– Мой друг, в интересах нашей славной Венеции, ты должен вытащить с того света этого человека. Ты должен. Если нужна наша помощь и поддержка… Во всем располагай нами!

Юлиан Корнелиус медленно поднял голову и кисло улыбнулся. Чем может помочь в медицинском вопросе Пьянцо Рацетти. Говорят он великий знаток того, как из камня, дерева и земли возвести неприступные крепости. Это у него от Бога. Но в данном казусе[14]лучше был бы у него лекарский дар от Всевышнего. Да и от Аттона Анафеса, третьего венецианского посланника, разумного совета в столь сложном вопросе как внутренности человека не приходилось ждать. Ему, знатоку военных машин, были известны тысячи способов как разрушить, разорвать, испепелить, стереть в пыль человеческое тело. Но как вернуть в него душу, воспламенить и оживить, он, скорее всего, не знал. Может поэтому и молчал.

– Мы должны первыми допросить этого свидетеля. Я пытался говорить с его женщиной и девушками, но они или слишком испуганы, или не понимают венецианского словосложения. У нас нет возможности уплыть в Венецию и возвестить Совет десяти об этом преступлении. Проклятый комит подпер спиной двери этой каюты, а его помощники зорко следят за каждым нашим шагом. Ты уж постарайся, Юлиан Корнелиус. Венеция тебя отблагодарит! Утром мы внимательно осмотрим труп. И если это действительно Анжело… Герцог Санудо еще пожалеет о том, что не проявил внимания к столь щекотливому делу.

Последние слова Пьянцо Рацетти произнес шепотом, дважды оглянувшись на дверь.

Лекарь, оттягивая и с ответом и с делом, к которому его призывали, медленно осмотрел тесную каюту. Три шага в длину, и четыре в ширину. Все это, едва большее чем могила, пространство занимали мотки веревок, такелаж и всякая всячина, покрытая досками и тощим тюфяком, что служили кроватью для мрачного комита по прозвищу Крысобой.

Мгновением раньше палубные матросы бережно сняли с тюфяка капитана горящей «Афродиты» Пьетро Ипато. Тот желал сгореть вместе с вверенной ему галерой. Герцог проявил невиданное для него милосердие. Он приказал связать и мертвецки напоить капитана. Впрочем, их связывали многие годы доверенного общения и тайны многих дел.

Теперь на тюфяке лежал крупнотелый мужчина, до дикости обросший волосами и бородой. Но на его лицо Юлиан Корнелиус взглянул мельком. Так же, как и на торчащие в его теле стрелы и тугие повязки, почему-то выше ран. Взгляд лекаря медленно бродил по доскам стен и потолка каюты. Этот взгляд с готовностью останавливался на каждом крюке, на котором весели цепи, плети, одежда и мешки Крысобоя, все то, что нужно было комиту для жизни и работы на галере.

Юлиан Корнелиус с удовольствием осмотрел бы и стену, и дверцу в стене. Но в спину ему дышали Пьянцо Рацетти и Аттон Анафес. Дышали и ждали. Горячо дышали. С нетерпением ждали.

– Друзья, – едва слышно выдавил из себя лекарь. – Мне нужны еще два светильника, горячая вода и мои лекарские принадлежности…

– Да, да! – с готовностью выкрикнули оба стоящих за спиной венецианца, и поспешно вышли за дверь.

Оставшись наедине с раненым, Юлиан Корнелиус вдохнул на всю грудь. Но это ему не помогло. Голова сама опустилась, а руки сложились в молитвенном положении:

– Я не знаю, как зовут тебя, человек. Я дам тебе имя – Варвар. Так древние римляне называли всякого бородатого человека[15]. Это имя будет с тобой, пока ты умрешь. А умрешь ты скоро. Я знаю. Ведь никто не в силах тебе помочь. Особенно я. Я помолюсь за твою душу. Этому я точно учился.