Книга Гнев Цезаря - Богдан Сушинский

Вроде бы и находиться в составе команды «Чезаре» ему довелось недолго; и ничего такого особенного с его участием на корабле не происходило. Но, как бы потом ни складывалась его судьба, он всегда гордился, что некогда принадлежал к «морским дьяволам Цезаря», как называли себя моряки линкора, и что первое боевое крещение принимал на борту этого гиганта. Со временем этот же термин – «морские дьяволы» – Умберто внедрил и в школе морских диверсантов.

Вспомнив об этом, Сантароне тут же машинально повторил:

– …Кто бы мог предположить, что кораблю этому не суждено будет не погибнуть в бою, не стать учебной плавучей базой морской академии, как это планировалось в конце войны, а что его низведут до статуса некоего заложника военно-политического торга? Именно поэтому линкор и напоминает мне сейчас легионера, обреченного на децимацию.

Они проследили за тем, как надстройка корабля медленно заходит за растерзанную ветрами прибрежную скалу и растворяется в предвечернем мареве. Пронизывающе холодный, влажный ветер, который резким порывом ударил им в спины, мог зарождаться только на материке, на теперь уже заснеженном высокогорье Калабрийских Апеннин. Мужчины поежились, подняли воротники утепленных армейских плащей и тоскливо, как способны смотреть на море лишь окончательно списанные на берег моряки, устремили свои взоры в сторону выхода из бухты.

– Все мы теперь подлежим децимации, корвет, – возобновил прерванный разговор оберштурмбаннфюрер СС фон Шмидт, всегда именовавший Сантароне только так – «корвет», опуская вторую часть его чина «капитан». – Через которую рано или поздно обязан будет пройти каждый из нас, солдат последней великой войны.

– Если согласиться с той мыслью, что в роли опозорившегося легиона выступает весь итальянский народ, – обронил Умберто, направляясь к видневшейся чуть выше, на краю кремнистого плато, вилле, с очень удачно, по теме, «подобранным» названием – «Центурион». – Впрочем, германский народ выступает сейчас в той же роли.

– Ни щадить, ни тем более уважать побежденных в этом мире не принято, – развел руками барон, пропуская корвет-капитана мимо себя, на широкую, брусчаткой выложенную дорожку, неспешно петлявшую по склону горы. – И не нами это заведено.

– Речь идет не о пощаде. Важно, чтобы это поражение стало уроком и для наших штабистов, и для будущих фюреров.

– И для «будущих фюреров»? – поползли вверх брови фон Шмидта.

– Ибо создается впечатление, что трагедия Второй мировой так ничему и не научила их.

– Но вы все же произнесли это: «Для будущих фюреров»…

– Произнес. И что? – с вызовом поинтересовался корвет-капитан.

– Да, в общем-то ничего особенного. Если не иметь в виду, что со времени окончания войны мне впервые пришлось услышать подобное пожелание. Даже офицеры СС не решаются предполагать, что в будущем в рейхе или, скажем, в Италии, может появиться новый фюрер.

– А почему бы и не предположить нечто подобное? Кто нам может запретить?

– Принято считать, что «эра фюреров» завершилась и что в будущем нас ждет или монархия, или… буржуазная демократия.

– Но в России по-прежнему правит фюрер, которого они называют «вождем всех времен и народов», – по-русски произнес это сугубо русское определение Сантароне. – А кто стоит во главе Испании, Китая, Югославии, наконец?..

Барон не сомневался: Умберто прекрасно понимает разницу между вождями названных им стран и фюрером рейха, в том облике, в котором его воспринимали сейчас во всем мире.

– Если бы случилось невозможное и к власти снова пришли бы те, кого коммунисты с ненавистью называют фашистами…

– Вот только следует ли подобное событие считать таким уж и «невозможным»?

– Хорошо, воспримем наше предположение как некую вводную… Кто, по-вашему, мог бы претендовать на роль фюрера, то есть дуче, новой Великой Италии? Лично я такого деятеля не вижу, вы, наверное, тоже.

– Он существует, независимо от того, видим мы его или нет.

– Но если все же не ссылаться на волю Господа, а попытаться исходить из жестких политических реалий?

– Князь Валерио Боргезе – вот за кем могли бы пойти армия, флот, а также значительная часть ветеранов из числа ныне «гражданствующих»…

– Боргезе – да, – задумчиво взвешивал шансы крестного отца итальянских боевых пловцов. – Известный диверсант…

– Причем за ним могли бы пойти не только мы, итальянцы, – утверждался в своей вере Сантароне, – но и значительная часть германцев, особенно ветеранов.

– Смелое предположение, но… Боргезе всего лишь диверсант, а не политик. С таким же успехом я мог бы назвать в качестве претендента на фюрерский жезл Отто Скорцени, куда более знаменитого в стране и во всей Европе, нежели ваш разведывательно-диверсионный князь. Но даже у грозного «человека со шрамом» в политике шансов немного.

– А вам не кажется, что «время политиков» развеялось над полями сражений минувшей войны и что теперь настало время диверсантов? В том числе и диверсантов от политики?

– Как только начинается война, так сразу же выясняется, что все политики – всего лишь окопное дерь-рьмо, – хрипловато взорвался фон Шмидт, хотя уже не раз давал себе слово не употреблять это именно в годы войны прилипшее к нему выражение – «дерьмо».

– Вот и я того же мнения.

– Но «время диверсантов от политики»?.. Вы поражаете меня своей логикой, корвет. Уверен, что Скорцени вы пришлись бы по душе.

– Считайте, – расплылся в снисходительной ухмылке Сантароне, – что только что вы назвали имя будущего фюрера Германии, оберштурмбаннфюрер СС. Того самого, взлелеянного в мечтах германцев, фюрера Четвертого рейха, о котором даже мечтать германцы решаются пока что подпольно.

Барон метнул взгляд в сторону корвет-капитана, хмыкнул и покачал головой.

– В таком случае нам останется лишь каким-то образом убедить моих приунывших соплеменников, что ломать голову над кандидатурой на лавры духовного преемника Гитлера им уже не стоит.

4

Январь 1949 года. Албанский конвой.

Борт крейсера «Краснодон»

Крейсер еще только приближался к скалистому материковому основанию полуострова Карабуруни, когда на командном мостике появился вахтенный офицер и сообщил, что с шедшего замыкающим эсминца «Удалой» докладывают о появлении слева по курсу четырех кораблей. На подлодке тоже обнаружили шум двигателей и объявили боевую тревогу.

Ставинский вышел на открытую часть мостика и направил бинокль на юго-запад. Корабли, судя по всему, итальянские, действительно шли, выдерживая кильватерный строй, параллельным курсом. Во главе колонны находился линкор, остальные, скорее всего, были миноносцами.

– Уж не объявить ли нам боевую тревогу? – проговорил командир конвоя, как бы размышляя вслух.

– Объявить, конечно, можно, – в том же тоне отреагировал Гайдук. – Однако всякое шевеление орудиями способно спровоцировать противника. Нападать здесь, у албанских берегов, итальянцы или англичане вряд ли решатся. Тем более что командование и контрразведки обоих флотов уведомлены о нашем конвое.