Книга Сокровища России - Сергей Голованов

— Это кто? — спросила Танька.

— Кореш, место освободи, — сказал Иван словно спросонья.

— Я че? Я ниче, — объяснил бомж, вскакивая со скамейки.

— Мой знакомый. Зовут Леха. — объяснил Эдик. — У него несчастье. Какое-то.

— Ага. — Танька потрясла пустым пакетом из-под вина. — Это несчастье нам ничего не оставило. И что теперь? Я пить хочу.

— Леха, сбегай, — сказал Эдик. — Не в службу, а в дружбу. — И протянул бомжу Лехе сотенную. Эдик во многих вопросах отличался удивительной доверчивостью. Иван это знал давно, привык и смолчал. Танька еще не знала, но врубиться не успела, и бомж, естественно, с подаренной денежкой не пришел. На упреке Таньки в сумасшествии Эдик вначале отвечал упреками в сторону российской культуры, которая отличается недоверчивостью, но потом обозлился и пресек это нытье деловым инструктажем, добавив, что свое вино оба уже получили в кустах. Таньке предписывалось стащить ключи от комнат, где пылились сокровища старого хрыча, а Ивану — выточить копии в ближайшей мастерской. И от стола ключи. И от всего прочего. Будут ключи — будет другой инструктаж. А насчет бомжа запомните — надо верить людям. Это не бомж обманул. Человек обмануть не может. Это Эдик ошибся. Бывает. Но людям верить необходимо. Иначе ничего путного не сделать. Понятно?

Иван, то это давно понимал. Танька — нет. В этом Эдику еще предстояло убедиться.

ГЛАВА 3. «Опять облом. Но мы выдержим»

Первую икону для Нортона Эдик получил уже через неделю, и неделя вышла нервотрепистой для всех, кроме деда. Ключи от рабочего кабинета и так называемого склада, комнаты, где хранилась основная часть коллекции, он таскал всегда с собой, и заполучить их в свои руки хоть на часок представлялось делом весьма сложным, но Танька поймала момент, когда на другой же день к старому хрычу завалился в гости такой же хрыч-коллекционер. Такой, да не такой, ибо редко с кем дед распивал чаи, а, тем более, что покрепче. С четвертинки старых мухоморов изрядно развезло, и когда гость захотел подымить беломориной, они вышли на балкон, оставив дверь в кабинет, где проходила пьянка, открытой. Ключи лежали на столе между винегретом и тарелкой с колбасой. Танька не удержалась, заглянув в кабинет, и сцапала, не думая о риске, надеясь на «авось». И оно не подвело, родимое, вывезло, стариканы ничего не заметили. Иван успел сбегать за угол и выточить новый комплект ключей, а жена вернула их на стол во время очередного похода на балкон. Если б дед заметил пропажу ключей, кранты всему — подозрительный, он ничего не ожидал от окружающего мира, не доверяя даже родной внучке. Мир отплатил ему тем же — вот к чему приводит недоверие к людям. Так горько размышлял Эдик, когда попал уже на следующий день в старикашки кабинет, чтобы порыться в его бумагах. Прохиндей утопал в Российский Музей «для консультаций», и Эдика тут же вызвали по телефону. Просмотр бумаг жадного старикашки был необходим — Эдик знал, что все коллекционеры ведут уход-приход по коллекции, а Анатолий Иванович еще и бывший реставратор-профессионал, поэтому брать что-то наобум из его хлама — значило спалиться в пять минут. Надо сперва вычислить, что можно брать. Все реставраторы ведут «журнал» работ по отдельным единицам коллекции, у Анатолия Ивановича он имелся, с кучей других тетрадок, и все это ознакомилось с Эдиком, одно за другим, появляясь из левой тумбочки стола. Журнал подтвердил подозрения Эдика в слабости глаз Горшкова — за последние пять лет в графе «вид работ» значилась в основном очистка и укрепление красочного слоя. Расчисткой отдельных участков с помощью скальпеля, микроскопа и растворителя старик больше не занимался, тем более — восстановлением «пробелов» — все эти работы очень ответственные, руки и глазенки не тянут, боится испортить. Эдик отбросил последние сомнения — можно заменить подделками хоть всю коллекцию. Старикан не заметит. Журнал, кстати, высветил, словно прожектор, направленный в колодец, всю глубину черной, подлой душонки мерзкого старикашки. Нехристь уже два года систематически отдавал иконы и картины для реставрации в Российский Музей, причем — как это следовало из бухгалтерского журнальчика — реставрация даже приносила ему мелкие, но доходы. Ну, короче говоря, Российский Музей оплачивал ему трамвай или метро, типа того, что говорило Эдику о многом. Никто не будет реставрировать бесплатно, даже если захочет, не сможет расторгнуть договор о завещании с Российским музеем. Фактически тот оплачивает — пусть по символическим ценам — эту дареную коллекцию. Заранее. Из обоюдного интереса. Через мастерские Российского Музея прошло уже не меньше четверти коллекции, сумма уже набежала. Странным показалось то, что музейщики брали в реставрацию по критерию чисто денежной ценности — без всякой там тематики и годам. Подумав, Эдик нашел объяснение — руководство музея готовится принять в дар коллекцию явно для обмена, а не для экспозиции. Короче, темнят. А ведь старикан в том, перехваченном Танькой письме, хвастал дружку, что существует твердая договоренность об этом! Конечно, любой коллекционер, передавая коллекцию в дар, надеется на экспонирование, чтобы люди смотрели, чтобы знали мозгляки, что он круче их — вот взял и пожертвовал, вот я каков карась, не то, что прочая мелочь. Память надеется оставить, Иуда. Чтоб хоть там ожить, когда посетитель рыбьим взглядом скользнет по мемориальной табличке с фамилией…, вот же гад старый! знает, что родные и так не забудут, проклиная веки вечные, и внукам это завещая. Как же надо ненавидеть людей, чтобы отдать им в дар свою гадскую коллекцию?! Но Бог не фраер, он все видит. Коллекции старого придурка уготована даже не экспозиция, а распродажа своего рода, когда она пойдет на обмен с другими музеями, с приплатой, разумеется, в карман руководства. Так для кого, спрашивается, собирал всю жизнь коллекцию этот старикан? Для этих чужих ему людей? Да, любить человечество можно, только ненавидя своих родных. Хромает дочка-хромоножка. Внучка мается в комнатенке-чуланчике вместе с квадратным мужем, только мечтая кувыркаться в собственной квартире. Он, Эдик, гораздо лучше старика — тот обворовывает родных, а он, Эдик, его, мерзавца, которого сам Иисус бы — и тот…, ну, Иисус бы, может, и простил негодяя, ему по рангу прощать положено, однако вот апостол Петр, какой ни ангельский чин, а непременно даст еще старикану по уху на том свете, а Павел — тот и в глаз засветит. За то, что старый греховодник не возлюбил своих ближних, да еще и кумира себе сотворил их старых загаженных досок и холстов…, впрочем, уже терпилово Божие истощилось — недаром тут Эдик стоит, а старый уже получил и по рукам, и по гляделкам.

Положим, Эдик сознавал, что такими рассуждениями он скорее успокаивает собственную совесть — но только краем сознания. Мир несправедлив, и кто такой Эдик, чтобы пытаться установить справедливость? Свою. Это все. Всеобщая — это к Господу. Даже Он отказался от этого. Раз простил. Эдик и выбрал из списка уже отреставрированного этого «Георгия» XV века. Уж его старикан, если и наткнется, особо разглядывать не будет. И копию изготовить несравненно легче, чем с Рублева. Автор-живописец крепкий, по письму видно, но таких Эдик подделывал пачками. Такого рода «новоделов» Эдик намастрячил в свое время достаточно, затирая потом живопись для придания старины чуть ли не сажей с краплаком на масле.