Книга ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг. - Армен Гаспарян

Я пела много. Государь был слушатель внимательный и чуткий. Он справлялся, может быть, я утомилась. «Нет, не чувствую я усталости, я слишком счастлива», — отвечала я.

Выбор песен был предоставлен мне, и я пела то, что мне по душе. Спела я и песню революционную про мужика-горемыку, который попал в Сибирь за недоимки. Никто замечания мне не сделал.

Теперь, доведись мне петь Царю, я, может быть, умудренная жизнью, схитрила бы и песни этакой Царю бы не пела бы, но тогда была простодушна, молода, о политике знать не знала, ведать не ведала, а о партиях разных и в голову не приходило, что такие есть. А как я в политике не таровата, достаточно сказать то, что, когда слышала о партии кадет, улавливала слово «кадет» и была уверена, что идет речь об окончивших кадетский корпус.

А песни-то про горюшко-горькое, про долю мужицкую кому же и петь-рассказывать, как не Царю своему Батюшке?

Он слышал меня, и я видела в царских глазах свет печальный. Пела я и про радости, шутила в песнях, и Царь смеялся. Он шутку понимал простую, крестьянскую, незатейную. Я пела Государю и про московского ямщика:

Вот тройка борзая несется,

Ровно из лука стрела,

И в поле песня раздается, —

Прощай, родимая Москва!

После моего «Ямщика» Государь сказал Мосолову: «От этой песни у меня сдавило горло».

Во время перерыва Комаров сказал, что мне поручают поднести Государю заздравную чару.

Чтобы не повторять заздравную, какую все поют, я наскоро, как умела, тут же набросала слова и под блистающий марш, в который мой аккомпаниатор вложил всю душу, стоя у рояля, запела:

Пропоем заздравную, славные солдаты,

Как певали с чаркою деды наши встарь,

Ура, ура, грянемте, солдаты,

Да здравствует русский наш сокол Государь!

И во время ретурнеля медленно приблизилась к Царскому столу. Помню, как дрожали мои затянутые в перчатки руки, на которых я несла золотой кубок. Государь встал. Я пела ему:

Солнышко красное, просим выпить, светлый Царь,

Так певали с чаркою деды наши встарь!

Ура, ура, грянемте, солдаты,

Да здравствует русский, родимый Государь!

Государь, приняв чашу, медленно ее осушил, глубоко мне поклонился и сказал: «Я слушал вас сегодня с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такою, какая вы есть. Я много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, а вы поете для сердца. Самая простая песня в вашей передаче становится значительной и проникает вот сюда». Государь слегка улыбнулся и прижал руку к сердцу».

Надо сказать, что именно на том концерте она познакомилась со своим будущим вторым мужем, кирасиром-поручиком Шан- гиным. Это была любовь с первого взгляда. Через какое-то время последовал ее развод с Плевицким. А ведь в то время браки между офицерами и певичками были для офицеров запрещены. Однако Шангин не был отправлен в отставку. Говорили, что развод лично благословил Николай II.

Надежда Васильевна недолго упивалась семейным счастьем. Грянул 1914 год. Первая мировая война. Ее муж, кирасир-поручик Шангин, оказался в рядах действующей армии. 22 января 1915 года он погиб в Восточной Пруссии. Но, послухам, Плевицкая не слишком-то переживала эту потерю, потому что увлекалась уже поручиком лейб-гвардии Юрием Левицким. Кстати говоря, война практически не коснулась карьеры певицы. Она по- прежнему выступала, пела для солдат Русской армии. Известно, что Плевицкая дала не меньше сотни таких концертов.

Она продолжала выступать даже тогда, когда Русская армия фактически развалилась. Начала петь уже для отрядов рабочей гвардии, которые через несколько месяцев стали основой рабоче-крестьянской Красной армии. Плевицкая выступала на Северо-Западном и Южном фронтах, и именно на Южном фронте она познакомилась с сотрудником одесской чрезвычайной комиссии Шульгой, с которым у нее завязался еще один бурный роман. Надежда Васильевна не была особенно щепетильной ни в жизни, ни в творчестве. Она с одинаковым успехом исполняла и «Боже, царя храни», и «Марсельезу».

Как именно оказалась Плевицкая в Белой армии, до сих пор неизвестно. Существует две версии. Согласно первой, певицу взяли в плен чины 2-го Корниловского ударного полка, совершившие внезапный налет на позиции красных во время концерта. Шульгу повесили, а Плевицкую доставили в штаб, на допрос к командиру, полковнику Пашкевичу. Согласно второй, и я склоняюсь именно к ней, ее муж, поручик Левицкий, при первом же удобном случае присоединился к белым. Один из первых добровольцев, участник Ледяного похода, Пашкевич стал новым фаворитом любвеобильной певицы. Доходило до того, что она увлекала его в спальню даже в редкие минуты, отделявшие один бой от другого.

Кто же такой Яков Антонович Пашкевич? В книге «Корниловский ударный полк» полковник Левитов писал: «Первопоходник, он был начальником пулеметной команды в Корниловском Ударном Полку и отличался знанием боевого и строевого дела. Умение все узнать и все согласовать помогло капитану Пашкевичу, а подобранный им кадр делал свое дело превращения сырого материала в корниловцев.

Сам капитан Пашкевич и старые корниловцы постоянно вели беседы с солдатами о России, о ее былом величии и теперешнем унижении, о целях и смысле борьбы, начатой генералом Корниловым. Бывшие махновцы вели себя примерно. Не было случая, чтобы кто-либо продал выданную пару белья или другую принадлежность обмундирования, они были всегда трезвы, исполнительны и добросовестно несли службу. По вечерам они собирались и пели песни. С особым подъемом пели «Кудеяра», должно быть, относя к себе слова этой песни, и добровольческие».

Чины второго Корниловского ударного полка Пашкевича боготворили. За глаза ласково называли его Эмблема. Дело в том, что голова Якова Антоновича очень напоминала всем знаменитую корниловскую нашивку — адамова голова над скрещенными мечами. Острословы даже шутили: командир специально позировал художнику, чтобы он уловил и сумел правильно передать мельчайшие детали.

15 июля 1920 года не щадивший ни себя, ни других в бою, храбрый до безумия корниловец Пашкевич был смертельно ранен. Плевицкая рыдала и голосила по-деревенски. Но траур носила недолго. Уже через несколько дней она нашла себе нового фаворита. Очередным избранником сердца стал скромный, застенчивый в жизни и неопытный в любовных романах, 26-летний командир Корниловской ударной дивизии генерал-майор Николай Владимирович Скоблин.

* * *

Галлиполи. Голгофа Белого движения. Клочок старой России на турецком берегу. Корниловцы окрестили это место «Долиной Роз и смерти». Не было возможности бороться со вшами, люди умирали от тифа и холеры. Ходили во фронтовых обносках или самодельных гимнастерках. Полковник Левитов вспоминал позднее: «В Марковском полку был зафиксирован серьезный случай. Один из солдат, собирая дрова в горах, «почувствовал» какое-то постороннее влияние на него, стал осматриваться вокруг и, взглянув на дерево, увидел здоровую голову удава с выпущенным жалом, гипнотизирующего его. Солдат был без оружия и поэтому решил спасаться бегством. Его душевное потрясение от гипноза было настолько тяжело, что в госпитале его лечили от горячки. В мою землянку заползали иногда очень вредные сколопендры, которые больно кусались. Будучи разрубленными пополам, их половинки разбегались в разные стороны, гремя своей чешуей. Были безобидные вредители — это шакалы, которые подходили к лагерю, рылись в ямах с отбросами, стучали банками и жалобно выли и плакали. Они устраивали нам настоящие концерты, как будто выпрашивая у нас подачку, но, увы, у нас у самих желудки были до предела пусты и взывали о том же. Все это убивало нас морально и физически».