Книга Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

• любит фильмы Уэса Андерсона

• недавно пинговался по GPS в радиусе пяти кварта-лов отсюда.

У меня есть всего десять долларов на эту затею, поэтому нужно быть очень конкретным.

Это что касается спроса. Еще надо подумать о предложении, которое у Пенумбры, мягко говоря, причудливое – но и это лишь часть сюжета. Круглосуточный магазин Пенумбры, как я узнал, – это, по сути, два магазина под одной вывеской.

Первый, более-менее обычный, располагается у входа, вплотную окружая стойку. Невысокие стеллажи с пометками «История», «Биографии» и «Поэзия». Там стоят «Никомахова этика» Аристотеля и «Сибуми» Треваньяна. Этот более-менее обычный магазин, пестрый и обескураживающий, но, по крайней мере, там стоят книги, которые можно найти в библиотеке или в интернете.

Второй книжный расположен за и над этим всем, на высоких полках с лестницами, и его заполняют сочинения, которых, насколько известно Гуглу, не существует. Не сомневайтесь, я проверял. У многих томов старинный вид – потрескавшаяся кожа, оттиснутые золотом названия, но другие одеты в новенькие хрустящие обложки. Так что не все они старые. Просто все они… уникальны.

Про себя я называю эту часть Дальнеполочным фондом.

Сначала я думал, что все эти книги из мелких типографий. Из крошечных типографий амишей, не питающих склонности к оцифровке данных. Или, думал я, может, все это самиздат – целое собрание вручную переплетенных единственных экземпляров, которые никогда не попадут в Библиотеку Конгресса и вообще никуда. Может быть, у Пенумбры своего рода приют для таких сирот?

Но теперь, после месяца здесь, я начинаю думать, что не все так просто. Понимаете, к этому второму магазину прилагается и второй набор покупателей – небольшое сообщество персонажей, которые вращаются вокруг нашего книжного, будто прибившиеся Луны. Они нисколько не похожи на Розовый Топик. Они пожилые. Приходят с алгоритмической регулярностью. Они никогда не выбирают. Они появляются абсолютно бодрые, как стеклышко трезвые и дрожащие от нетерпения. Например.

Звенит колокольчик над дверью, и не успевает он стихнуть, как мистер Тиндэлл орет, задыхаясь:

– Кингслейк! Мне нужен Кингслейк!

Он опускает руки (он что же, правда мчался по улице, схватившись за голову?) и шлепает ладонями по стойке. И потом еще раз, будто сообщает, что на мне горит рубаха, и удивлен, почему я не бросаюсь тушить:

– Кингслейк! Скорей!

База данных в макинтоше содержит и нормальные книжки, и Дальнеполочный фонд. Последний не отсортирован ни по заглавиям, ни по темам (есть ли у них вообще темы?), так что без помощи компьютера не обойтись. Вот я набью K-И-Н-Г-С-Л-Е-Й-К, и Мак медленно загудит – Тиндэлл переминается с носков на пятки, – потом звякнет и выдаст таинственный ответ. Не «Биографии», не «История», не «Научная фантастика и фэнтези», а «3-13». Это значит Дальнеполочный фонд, третий ряд, полка 13, карабкаться до которой всего лишь три метра.

– О, слава богу, благодарю, да, слава богу, – воскликнет Тиндэлл заполошно. – Вот моя книга.

Он вынет невесть откуда, видимо, из штанов, огромный том: возвращает, в обмен на Кингслейка.

– …а вот карточка.

И подвинет ко мне по столу зеленоватую ламинированную карточку с тем же символом, что украшает витрину. На карточке будет загадочный код, крепко оттиснутый в плотной бумаге, который я перепишу. У Тиндэлла будет, как всегда, счастливый номер 6WNJHY. Списывая, я дважды опечатаюсь.

Закончив возиться со стремянкой, я замотаю Кингслейка в коричневую бумагу. Попробую завести светский треп:

– Как ваши дела, мистер Тиндэлл?

– О, отлично, теперь получше, – выдохнет он, дрожащими руками сгребая сверток. – Продвигаюсь, понемногу, постепенно, конечно! Festina lente, благодарю, благодарю!

Вновь звякнет колокольчик, и Тиндэлл поспешно выскочит прочь. На часах – три ночи.

Может, это книжный клуб? Как в него вступают? А платят ли?

Вот такие вопросы я себе задаю, сидя в одиночестве, когда уйдет Тиндэлл, или Лапен, или Федоров. Тиндэлл, пожалуй, самый странный, но вообще все они довольно чудные: все седеющие, рассеянные, как будто из какого-то другого времени или места. Никаких айфонов. Никаких упоминаний о событиях поп-культуры, да и вообще о чем-либо, кроме книг. Для меня все эти люди, конечно, одна компания, хотя они вполне могут вообще не знать друг о друге. Приходят они поодиночке, и никто и слова не скажет ни о чем, кроме очередного объекта своего сию минутного исступленного вожделения.

Что в их книгах, я не знаю, и это незнание – часть моих обязанностей. В тот день, когда я устроился на работу, пройдя стремяночный тест, Пенумбра зашел за стойку, пристально посмотрел на меня своими синими глазами и сказал:

– На этой работе есть три правила, очень строгих. Не спешите с ними соглашаться. Продавцы в этом магазине следуют им уже почти столетие, и я не позволю их нарушить. Первое: вы всегда должны быть здесь с десяти вечера до шести утра, неукоснительно. Не опаздывать. Не уходить раньше. Второе: нельзя листать, читать или как-то еще изучать тома со стеллажей. Приносите их читателям. И все.

Я знаю, что вы думаете: десятки одиноких ночей, и ты ни разу не сунул нос ни в одну книжку? Нет, не сунул. Насколько я понимаю, у Пенумбры где-то спрятана камера. Если я тайком загляну в книжку, а он узнает, я вылечу. Друзья мои вылетают с работы как мухи: целые отрасли закрываются, целые организации. Я не хочу жить в палатке. Мне нужна эта работа.

И к тому же второе правило компенсируется третьим:

– Вы должны вести подробные записи обо всех операциях. Время. Внешность посетителя. Его настроение. Как спросил книгу. Как взял. Не выглядит ли обиженным. Носит ли на шляпе веточку розмарина. И так далее.

Думаю, в нормальных обстоятельствах меня бы такое требование покоробило. Но в нынешних условиях – выдавать диковинные инкунабулы чудаковатым книжникам в глухие ночные часы – оно кажется совершенно уместным. Так что я, вместо того чтобы пялиться на запретные полки, описываю клиентов.

В мое первое дежурство Пенумбра показал мне низкую полку в моей стойке, на которой выстроились крупноформатные тома в кожаных переплетах, все одинаковые, если не считать ярких римских цифр на корешках. – Наши журналы, – сказал он, пробегая пальцами по строю, – охватывают почти столетие.

Вытянув крайний правый, он плюхнул его на стол с гулким шлепком.

– Будете отныне тоже их заполнять.

На обложке журнала было глубоко оттиснуто слово NARRATIO и символ – тот же, что на витрине. Две ладони, раскрытые, будто книга.

– Открывайте, – велел Пенумбра.

Страницы в журнале были широкими и серыми, заполнены темными чернилами. Встречались рисунки: миниатюрные портреты бородатых мужчин, плотные геометрические каракули. Пенумбра поворошил страницы и нашел место примерно в середине журнала, отмеченное закладкой из слоновой кости, где записи обрывались.