Книга Женщина без имени - Чарльз Мартин

Гранту – восемь, он часто носит камуфляжную пижаму, любит макароны с сыром и куриные наггетсы из «Макдоналдса». Хотел бы жить в доме на сваях с качелями в каждой комнате. Я приготовил для него пару книг Гари Полсена, «Топор» и «Охота Брайана».

Терезе – двенадцать, любит жареную окру и жареных цыплят, хотела бы жить в Италии, не любит иголки, многие ее работы украшают стены комнаты, особенно любит рисовать замки. В каждом замке – рыцарь в сияющих доспехах. Для нее – «Король на века» и «Академия принцесс».

Рэнди исполняется десять. Любит чизбургеры, кроссовки «Найк», музыку Джастина Бибера, на его кровати лежит мягкая игрушка – лев. Для него – «Хроники Нарнии».

Рэймонду скоро четырнадцать. Он хотел бы жить в подводной лодке или на ферме с мотоциклами и когда-нибудь стать ведущим новостей. У него живое воображение. Книги просто глотает. Ему – «Властелин колец», и еще я добавил более старое издание «Хоббита» и «Сильмариллион».

Грейс-Энн – четырнадцать. Она хотела бы носить контактные линзы, потом сделать операцию, чтобы исправить зрение, а потом – пластическую операцию, чтобы укоротить нос, так как она хочет быть актрисой. Она любит Опру Уинфри и больше всего на свете хочет выбраться из инвалидного кресла. Я приготовил для нее «Цветы лиловых полей» и «Драгоценность».

Не знаю наверняка, сколько лет Стиву. Возможно, тринадцать, если судить по прыщам на его щеке. Он любит учиться, носит очки и ходит с кейсом – я, правда, не уверен, что в нем что-то лежит, – и еще Стив говорил о том, что хочет стать юристом, как и его отец, который, как я подозреваю, является плодом его воображения. Я принес для него несколько триллеров Гришэма, включая «Время убивать» и «Дело о пеликанах».

Скотту вот-вот будет десять, он носит пояс с двумя кобурами и ходит на химиотерапию, поэтому я подарю ему восемь книг Луиса Ламура, начиная с «Сакеттов».

Изабелле только пять, а значит, для нее – две книги с вырезными фигурами внутри: «Красавица и Чудовище» и «В поисках Немо».

Узнать детали не так уж и трудно. Каждый написал о своих надеждах, мечтах, пристрастиях и желаниях в небольшом эссе, которые кто-то из персонала прикрепил к двери палаты вместе с фотографией.

Я протолкнул тележку между рождественской елкой и камерой на стене и сделал вид, что опустошаю мусорную корзину. Заменив грязный мешок чистым и стоя так, чтобы тележка скрывала мои действия, я положил подарки под елку, развернулся и медленно направился к выходу. Мое правило было простым, и я никогда не нарушал его: войди, сделай то, что можешь, и уходи. Никогда не болтайся зря. Франкенштейну ничего не угрожало за поленницей, пока он не выбрался наружу. Но труднее всего оставаться под прикрытием тележки для мусора именно в Рождественский сочельник.

Я толкнул ее, одно колесо завизжало. Звук привлек внимание Эндрю. Он обернулся, с полуулыбкой посмотрел на меня и сказал:

– Счастливого Рождества.

Его колени упираются в грудь. Он набрал несколько фунтов. Выглядит лучше. Волосы отрастают. Я заметил трубку катетера PICC[3]у него под рубашкой чуть ниже левой ключицы. Я кивнул и ничего не ответил.

Я не торопился, разглядывал каждого уголком глаза. Ничего не меняется. Прогресс. Регресс. Рост. Потеря веса. Эти дети лежат в больнице долго. Они из тех, кто, «возможно, не справится». Дети с постера «Где угодно, но только не здесь».

Последняя урна. Я втолкнул тележку в библиотеку, нагнулся над ней, давая себе возможность пробежаться глазами по полкам. Со мной шептались мои старые друзья. Большинство людей входит в библиотеку и ничего не слышит. Жуткая тишина. Я стою между полками и слышу десять тысяч разговоров, звучащих одновременно. Каждый разговор – это приглашение. Шум невероятный.

Возле моих ног появились голубые тапочки. Это Сэнди. Ей девять. Рыжеволосая, с веснушками и с аллергией практически на все, что есть на планете Земля. Анафилактический шок дважды становился причиной комы. Для Сэнди я оставил «Хроники волшебного леса» и «Энн из Грин-Гэйблс». Ее лицо тоже наполовину скрыто белой маской. Сэнди потянула меня за брючину и показала пальцем:

– Пожалуйста, мистер.

На полке над моей головой стоял «Волшебник из Страны Оз». Я потянулся и достал ей книгу. Истрепанная обложка и знакомое ощущение. Я помню, когда я ее купил. И где.

Я протянул Сэнди книгу и подмигнул. Сэнди хихикнула и снова скрылась в игровой комнате. Я вставил в урну новый мешок, гадая, как бы отреагировал Волшебник, если бы узнал, что у Железного Дровосека аллергия на Изумрудный город.

Я вышел из библиотеки, и к тому моменту, когда я оказался возле двери, Мишель выиграла у Льюиса в шашки и подошла к елке. Внимание Мишель привлекли ленты на подарках. Она опустилась на колени, стала копаться в свертках, вывалила всю кучу на пол перед собой.

– Эй! Смотрите!

Мишель окружили дети. Она исполняла роль Санты, передавая подарки. Я задержался, завязывая и развязывая мешок с мусором. Я делал вид, что занят делом, и это получалось у меня плохо.

Я не всегда держался в стороне от жизни, не всегда был таким обособленным. Когда-то я жил в ее гуще. Тогда я переживал сильные эмоции. Пил прямо из пожарного гидранта. Высасывал мозг. Совал палец в розетку. Сейчас совсем не то. Это была дешевая замена, но ближе я подобраться не мог.

Мне хотелось сорвать бейсболку, маску и бейдж с чужим именем и сесть в самом центре детской компании, забыв о своей роли. Потом мы откроем потертую обложку, и я буду читать, и слова сделают то, что не могут сделать, не делают и никогда не сделают лекарства.

Из шести миллионов видов на планете только люди обладают языком. Словами. Более того – и это явно Божественный промысел – мы нанизываем эти символы один за другим, а потом записываем их, и они обретают собственную жизнь и дышат вне нас. История – это бинты для того, что сломалось. Швы для того, что разорвалось. Ковер, на котором мы пишем наши жизни. На них мы укладываем тела умерших и тех, кто должен вот-вот родиться. И если слова честные, истинные, ничего не скрывающие, все показывающие, тогда это бурная река, и те, кто управляет ими, обнаруживают, что им есть что дать – что они еще не пусты.

Критики бесчинствуют, утверждают, что язык – это кровавый мясник, который богохульствует, режет, кромсает и проклинает, оставляя шрамы, окровавленные куски, разбитое и изуродованное. Допустим, история – это обоюдоострый ятаган, но ошибка не в словах, а в той руке, которая водит ручкой. Не все истории наступают, накрывают и отступают. Некоторые штормом налетают на замок. Заполняют его. Остаются внутри. Обхватывают своими руками. Выплевывают секреты. Делятся своим стыдом. Возвращаются. Истории порождают наши мечты и подпитывают то, что никогда не умирает.

Это правда для всех нас – даже для тех, кто прячется за масками, тележками и именами, которые нам не принадлежат.

Эндрю заговорил первым. Его голос взлетел.